Весна холодная выдалась. Впрочем, как всегда в этих краях. Валентин ненавидел это время года за его неопределенность. Лето жарит, зима морозит — с этими все ясно и конкретно, а вот весна и осень вечно колебались на границе многообещающего тепла и гвоздящей стужи. Валентин по своему обыкновению все сводил в женскую плоскость (хотя в отличие от плоскостей женские выпуклости нравились ему гораздо больше). Весна — она как старшеклассница, которая наряжалась на выпускной. Нелепо красила губы алыми тюльпанами, повязывала ленты из оттаявших рек, венчала себя бантами цветущих акаций, но основной частью ее наряда все же оставалась черно-белая форма оплывающих в чернозем сугробов. Ей только предстояло стать вседарующей любовью, апофеозом жизни, настоящей женщиной. А пока из под макияжа виднелись прыщи нерасцветших клумб, а в подведенных низкими тучами васильковых глазах читались робость, сомнение и бесконечное нахальство(как это сочеталось Валентин не понимал).
Осень же ничего не требовала. Журавлиным клином с нее слетали угасающие чувства, чтобы с новой силой разжечь их на другой стороне земли. Но напоследок она красила деревья-волосы в фуксию, затем прятала их под белой шапкой. Ее серые глаза теряли прежнюю зоркость в густых туманах и слезились холодными дождями. Она становилась бледной тенью самой себя и ложилась под снежный саван, заботливо приготовленный надвигающейся зимой. Короче, безнадега полная. Поэтому осенью так много самоубийств и не только «само». Зимой самоубиваться холодно, поэтому надо осенью успеть.
Валентин, перепрыгнув через очередную лужу, оказался возле забегаловки под названием «Мадагаскар». Более нелепого названия в этой стылой грязищи придумать было невозможно. Пальмы и лемуры смотрелись настолько обреченно, что Валентину хотелось дать им денег на билет до исторической родины. В «Мадагаскаре» пахло рыбой и кислым пивом. Валентина эти запахи ничуть не смущали, напротив, вселяли в него ощущение тепла и уюта. Да, у него странные представления о тепле и уюте и он этого не отрицал. Просто в детстве он начитался дешевых романов о морских приключениях, и антураж этой убогой пивнушки напоминал ему трюм корабля, на котором они плывут грабить очередное торговое судно.
Столы-бочки годились как для игры в кости, так и для перевозки гавайского рома или китайского пороха. На стенах висели стилизованные рыбацкие сети, и даже барометр в форме штурвала. Правда рядом зачем-то материализовался плазменный телевизор с бесконечным футболом, но это ничего — будем считать, что это окно, выходящее на плантацию рабов, которых заставляют делать предельно глупую работу на потеху белым хозяевам.
Тут даже был свой мутный аквариум, но рыбы там водились совсем не карибские: какие-то облезлые карпы и сазаны, которые о чем-то умоляли своими беззвучными ртами.
Валентин достал из нагрудного кармана небольшой блокнот и записал:
«Они умоляют беззвучными ртами-
Да съешьте вы нас! Не будьте скотами!»
— Че ты там пишешь опять? — Спросила капитанша корабля, а по совместительству продавщица Людмила.
— Люсьен, конечно же, стихи! И, конечно же, про тебя. Все мои стихи исключительно про тебя.
— В долг не налью — отрезала капитанша.
— А я и не прошу — облокотившись на барную стойку, Валентин закурил. — Я может просто для вдохновения сюда зашел. Музу проведать.
— А почему ты музу мужским именем называешь? Люсьен — это ж вроде мужское.
— В тех краях, откуда оно произошло, давно стерты границы гендерной идентичности. Ты застряла в тоталитарном снобизме, Mon chery!
Валентин выпустил струю дыма.
— А ты — в алкоголизме! Рожу видел свою?
Валентин выдержал ее тяжелый взгляд
— Время слишком незначительная штука, чтобы диктовать мне свои условия. Я же поэт, Люсьен! Я ежесекундно раню свою душу об острые углы этого круглого мира. Она кровоточит миллионами порезов и требует лишь одного — понимания…
Валентин сплел пальцы в молитвенной позе и для пущей убедительности уткнулся лбом в липкую от разлитого пива стойку.
— Налей литрушку, а? — откуда-то снизу промямлил Валентин, не в силах поднять глаза.
— Ох, как же ты меня достал! — Капитанша швырнула в кучерявую шевелюру поэта мокрую салфетку и пошла к пивным кранам, выискивая по пути подходящую тару.
Валентин приподнял голову и, осознав, что опять победил, принялся на радостях вытирать то место, где только что базировался его лоб.
— Во-во. Хоть какая-то польза от тебя, — сказала Люсьен, впуская с поворотом крана живительную влагу в прозрачный пластик. — Можешь кстати и полы потом помыть в знак благодарности.
— Тут просто мокро от моих слез, — гримасничал Валентин, — но степень моего отчаяния не настолько глубока, чтобы я зарыдал весь Мадагаскар.
Валентин наблюдал за тем, как вожделенное пиво льется в глупый сосуд и наделяет его смыслом, словно сам Господь вкладывает душу в бренное тело. Бутыль наполнялась жизнью, крепла на глазах, искрилась энергией и обещала отдать всю себя без остатка в угоду страждущему путнику, дабы он смог утолить или хотя бы ненадолго приглушить свои сердечные муки. Это ли не есть любовь?
— Завис, Валек? — прервала его мысли Людмила.
— Да. — честно признался он, — Запечатлеваю момент, чтобы пронести его в своей памяти через всю жизнь. Ты прекрасна, Люси! Ты как повелительница стихии.
— Какой стихии? — заулыбалась Людмила.
— Пока не придумал. Но явно очень мощной. Эти твои краны — они как рычаги, с помощью которых ты делаешь людей счастливыми.
— Ты это их женам скажи. — Людмила кивнула куда-то за плечо Валентина, явно указывая на собравшихся в прокуренном зале серых забулдыг. Затем она ловко и уверенно завинтила крышку на полной полторашке и вручила ее Валентину.
— Счастье — это выбор, — задумчиво озвучил поэт. — Ты чудо! Как разбогатею, отвезу тебя на лазурный берег.
— Иди на хрен, Валек! Лучше долг оплати.
— Непременно, сударыня, — сказал он, вставая с барного стула. Бутылку он спрятал за отворот дождевика. — Адье и гран мерси! Учи эти слова, они тебе понадобятся на пляжах Марселя.
-Да иди уже, ради Бога! — потом, спохватившись, добавила — Хотя, стой! Ты же мне свой стих так и не прочитал.
-Какой стих? — удивился Валентин искренне.
— Который ты мне посвятил.
— А-а-а…- хлопнул себя по лбу Валентин. — Сейчас.
Он приставил указательный палец к губам и через несколько мгновений с размахом и пафосом изрек на весь «Мадагаскар»:
» Если в жизни лишь боль и тлен,
Если сердце в оковы заковано,
Приходи к прекрасной Люсьен —
Она вылечит светлым фильтрованным.»
Кто-то в душной темноте пьяно захлопал в ладоши. Валентин раскланялся и поспешил удалиться, отметив про себя, что Люда улыбается. Закрыл за собой дверь, тем самым совершив мгновенный межконтинентальный прыжок из теплого и уютного Мадагаскара в холодную и конкретную Россию.
В соседней подворотне он нашел мусорный контейнер и швырнул в его и так уже переполненную пасть свой пивной трофей. Валентин никогда не пил ничего крепче кефира. Он просто не мог.
По дороге домой он старательно обходил мутные лужи, так как его видавшие виды ботинки грозились впитать в себя их холодную фактуру. А это уже чревато как минимум простудой.
Зайдя в подземный пешеходный переход, Валентин остановился возле бомжеватого вида гитариста — самоучки. Было странно слышать песню Цоя про нашу многострадальную звезду в самом темном уголке этого города, куда не проникал не один его луч. Этот мужичок напоминал ему цветок, который посадили корнями наружу, и о Солнце он знает только то, что под ним кто-то там живёт.
— Чё завис? — грубо оборвал его размышления сам «цветок».
Второй раз за час мне это говорят, подумалось поэту.
— Я бесплатных концертов не даю. Хочешь слушать — плати, не хочешь — вали. Публику распугаешь мне ещё.
Валентин оглянулся по сторонам.
— Так нет же никого.
— Ну дык, а я о чем? Распугал. — Музыкант прислонил гитару к кафельной стене, достал мятую пачку сигарет и протянул ее своему единственному слушателю.
— Не курю, — отмахнулся от щедрого предложения Валентин.
— Правильно. Я тоже вот бросить хочу. Говорят, на голосовые связки плохо влияет.
Почему-то они оба засмеялись. От нелепости ситуации, скорее всего. Валентин достал мятую купюру, которая была у него последней, и протянул музыканту.
— Не, — ответил тот с невозмутимым спокойствием, — тебе нужней. Я же вижу.
— В смысле? Что настолько печален мой образ?
— Да не то чтобы… Как тебе объяснить… Нелепый ты какой-то. А у таких денег никогда не бывает, — пояснил самоучка.
Мда… Дожили. Валентин убрал купюру в карман и побрел к ступеням выхода. Шум города вновь ворвался непрошенным гостем в его ушные перепонки , заставляя вспомнить, что жизнь кипит и без его участия. Пока она еще позволяла ему «быть», но что ей взбредет в голову через день, через час или через минуту — оставалось только догадываться.
Что ж, посмотрим.
—
Автор рассказа: Игорь Сорго
Канал Фантазии на тему
Загрузка...
