Любина тайна (Часть первая)

— Гуси, Шура, смотри! Низенько как летят!

Люба проследила за очередной стаей белобрюхих галдящих птиц. Шура, муж ее, засуетился, забегал по двору.

— Пойду на озеро. Они на озеро сели. Пару, да стрельну. Они жирные сейчас. С картохой – в самый раз.

Люба про себя прямо ругнулась. Что за мужичье! Никакого с ними сладу нет! Ладно бы голодали, понятно, без дичи – никуда. Так ведь с едой все хорошо! Надо, так открыли тушенки банку, вот и еда тебе. Колбасы нажарить можно. Из курицы лапши сварганить! Все в магазине есть, и в очередях толкаться не надо, как в молодости. С деньгами нынче слава богу, пенсия обоим начислена. Маленькая, так ведь дети взрослые. Сумками из города тащат, сумками! У Ромки жена в столовой работает, та еще штучка: свою выгоду не упустит. Сумками со столовки несет, а потом свекрам отправляет!

Шура какое-то время кочевряжился: ворованное есть не желаю. Так Ирка, Ромкина жена, популярно ему объяснила:

— Вы, — говорит, — Александ Николаевич, поменьше бы губу на меня дули! Воры – это те, кто вагонами тащит. Которые нам, молодым, такую зарплату определили! И жилье! Мне по закону жилье полагается. А где оно? А?

Вот тут она права оказалась, Ирка-то. Она – сирота. Детдомовская. Ей квартиру еще в восемнадцать лет обещали. А директриса ихняя эту квартирку притырила.

— Тебе, Ирина, никакого жилья не положено! У тебя муж есть? Есть! Прописка есть! Есть! И что ты хочешь?

Не придерешься. Ирка поревела, поревела, а ничего делать не стала. Ромка шикнул на нее:

— Пусть подавится, гадина! Не трепи, Ира, себе нервы. Я у тебя есть, ты у меня. Вот и ладушки.

Ромка у Шуры с Любой удался. Хороший парень. Трудяга, молчун, красавец писаный. В армии отслужил, на Ирку наткнулся. Что в ней? Пичуга пичугой. Но – любовь! Ромка девку попортил, конечно – дело молодое. А спортив, честно женился. Грех жаловаться, семья у ребят хорошая сложилась. Дружные, веселые, работящие.

Шура с Любой – сами деревенские. Но в свое время родительские дома оставив, укатили в город, а там уж от завода хорошую квартиру получили. Дети когда женились, так Люба и Шура вернулись в родные пенаты. Дом на фундамент подняли, зашили, окна вставили, крышу заменили. В общем, помещики теперь. Ромка с Иркой в родительской квартире поселились. И правильно! Нечего по частным таскаться, жизнь свою гробить!

Одно плохо, Шура никак от ружья от своего отбиться не может. Вот и возится с ним, и возится… Все охотой этой грезит. По молодости с батькой, покойным Николаем Санычем, на гусей таскался. Частенько приносили птицу в дом. Мать, свекровь Любина, в печь такого гуся посадит, так пир горой. Люба с Шуриком из-за того гуся и снюхалась. Пригласили по-соседски. С первой же рюмки Любашу и повело. Шурик шустрый, на воздух ее вытащил – продышаться! Уй, нахал проклятый! Сразу руки распустил, хороняка! Потом пришлось свадьбу играть! Вот и гусь, провались он пропадом! На убийстве счастья не построишь! Детей пятнадцать лет не было! Уж как Ромку намолили, до сих пор непонятно!
И ведь нет, жизнь ничему не учит! Забегал, забегал, как курица с яйцом – на охоту побежал. Змей!

***

Люба плюнула вслед мужу, ускакавшему на озеро. Пусть, пусть побегает! А у нее и так дел полно – пятница, Ромка обещался приехать.

Шура, новенькую «Сайгу» на плечо закинув, все лицо себе кустами исполосовал за гусями гоняясь. Он ошибся – озеро, на берегу которого стояла деревня, было пустым. Гуси что? Дураки? Прямо под ружье садиться на отдых? Им, родимым, удалось отмахать полторы тыщи километров прямо от Териберки, а теперь бы отдохнуть на покое. Наверное, сели на Михновском, болотном, в двух верстах отсюда. Вон, гогочут, слышно хорошо.

Любина тайна (Часть первая)

Шура решительно ступил на болотную тропинку, хорошо утоптанную десятками сапогов рыбаков-любителей. Михновское, богатое щукой, сидело посередине нетопкого болотца, сплошь усыпанного клюквой и брусникой. Летом тут морошки пропасть. Морошки много, а баб, эту морошку уважающих, три штуки всего: Любка, Людка, да Настька. Вот и все бабское население деревни, заброшенной еще в девяностые. Ну и хорошо, зато всего много. Надо бы в субботу сюда и Ирку с Ромкой привести: клюквы уродилось нынче – страсть, хоть трактором греби. А клюква – это деньги. Кому деньги мешали когда.

Шура вышагивал уверенно. Сам он по себе – невысокий, плотный, убористый и коренастый, как гриб-боровик. Афганка сидела на нем отлично, все подогнано по телу и размеру. А новая «Сайга» за плечом – настоящее мужицкое украшение, делала Шуру бывалым, опытным и дельным мужчиной. К такому с панталыки не подбежишь! К такому с уважением и особым подходцем надо. Сигаретку предложить. Побеседовать. Это тебе «не это»! Это – понимать надо!

Шура воображал, как вернется домой. Как ахнет Люба, всплеснув по бедрам руками. Как засуетится, забегает. Как печь растопит, накалит. Как положит ощипанную тушу на сковороду, размером с колесо от велосипеда. Как отправит птицу в печь, чертыхаясь и беззлобно ругаясь на широкую сковороду, еле влезавшую в пасть-горнило.

Приедут дети. Людка и Настя придут, приковыляют, мужей с собой приведут. И начнется у них гулянка. Самая настоящая, с самогоном, с моченой брусникой и огурцами из кадки. С задушевными беседами и воспоминаниями, как раньше, как принято было в семьях в большой деревне. Никто тогда не крысил. Егорыч, покойничек, знатный рыбак, поймав щуку двухметровую, всех угощал. Вся деревня гуляла на щуке той. Отец родной, гусей настреляв жирнючих, тоже весь колхоз в доме собрал. Да так собрал, что Шуре жениться на Любке пришлось! Вот какая жизнь!

Михновское встретило Шуру неприветливой тишиной. Камыши шуршали над свинцовой водой. Над озером нависло серое, тучное, тяжелое октябрьское небо, набрякшее от ледяной воды. Того и гляди, сыпанет густым и мокрым от влаги снегом.

«Ушли на Шиловское» — догадался Шура.

Ему бы одуматься, да обратно вернуться, отшутившись от привередливой Любы: не судьба. Но верх взял упрямый характер. До Шиловского озера, славившегося недоброй славой, всего пять верст пути: сначала в обход Михновского, да по болоту километра два. А недобрая слава… Бабьи россказни, вот и все.

Если посмотреть на эту землю с высоты птичьего полета, взору откроется изумительная изумрудная равнина болот и таких же зеленых заливных лугов, обрамленных сплошной малахитовой щеткой густой тайги. И прямо поперек ярко-зеленого покрывала пролегает ожерелье чистой воды бриллиантов-озер и озерков, связанной между собой тонкой нитью проток. За Стругским следует Михновское, за Михновским – Шиловское, за Шиловским – Невесель, и так, друг за другом – нескончаемая водная цепь. Раздолье для всякой живности и птицы, услада для охотников и рыбаков.

Шура следовал за гусями, не зная, что те, почуяв опасность, так и не сели ни на одно из цепи озер, устало размахивая крыльями, следуя дальше, на юго-запад, к спокойным кормушкам, не населенным суетливыми людьми. Но гогот их, далеко разносясь в чистом воздухе, обманывал наивного Шуру, с одной только целью – погубить.

Смеркалось. Сизое небо потемнело. Шура вдруг занервничал – он потерял счет времени. Ему казалось, что Михновское так и не закончилось, и он глупо наверстывает уже третий круг около него, так и не добравшись до Шиловского.

Тишина вдруг поразила его. Жуткая, нехорошая тишина. Час назад потенькивали синицы. Кыркал ворон. Багряные капли клюквы радовали глаз, просились в корзину. Озеро свинцово блестело сквозь заросли рогоза. Белели березовые стволы, а среди них то и дело попадались поздние черные грузди. Шура даже на подосиновики наткнулся. До чего славные, молодые, воинственно уставились на него, словно молодые парнята в рыжих касках, ни дать, ни взять – стоительная бригада.

А тут и лес – не тот. И болото – не то. А озеро – чье? Михновское еще? Или Шиловское, злое, нехорошее? И гусей не слыхать. Только что гоготали, как сумасшедшие, так куда подевались?

Шура присмирел. Паниковать сейчас – глупее некуда. Начнет крутить, блудить, нервничать – САМ его и погубит: закрутит, замутит, заблудит – потом и не найдут. Или найдут в пятидесяти верстах, если живой останется! Еще старики сказывали: на Шиловском САМ, хозяин обитает. Не лешак. Лешаки, они в сказках только. Нечего малым детям мозги запудривать. Это не лешак. Это – ХОЗЯИН. Что он, и кто он – неизвестно. Да только факт – его лучше не видеть.

Это еще дед Кирилл рассказывал. Он как-то по дурости в чащу забрел. Рыбачил тут, На Шиловском, не особо старых слушая. Лещ на озере с добрых полметра в диаметре. Нарыбалился до одури. Отправился домой. Да нарвался на медведя – лакомился потапыч черникой. Обычно косолапый, человека почуя, стрекача дает. А тут – встал на задние лапы, оскалился и пошел на Кирилла. Горе бы Кириллу, медведь ему уже глаз вырвал и ухо откусил. Да тут кто-то большой, огромный, прямой, о двух ногах — вмешался. Медведя, как щенка, на две части разодрал и в лес выкинул. На Кирилла посмотрел. Не зверь. Не человек. Ни голый, ни в шерсти. Ни глаз, ни рта. А смотрит.

— Ой, прости ради Христа! – Кирилл, кровью захлебываясь, заорал.

Того и след простыл. Кирилл кровавую яму в черепушке, от глаза оставшуюся, кое-как перевязав, в кусты деранул. Медведя там, надвое разодранного увидав, сознания лишился. Очнувшись, кое-как до деревни дополз.

Его потом год в психушке лечили. Вот и думай потом – что это. Хочешь, верь, хочешь – не верь, но людям сделалось не по себе. А там свидетельства многих всплыли. Оказывается, хозяина не один только дед Кирилл видал.

И надо же этого хозяина сейчас припомнить! Мать его за ногу!

***

Шура совсем потерял из виду озеро. Вот оно, только сейчас сквозь деревья оловянно поблескивало, и вдруг – нет его. Спошные ели вокруг. Бурелом. Темнота надвигается. И холод, пронизывающая кости стылость и мертвая тишина. Шуру охватил страх. Он метнулся в одну сторону, в другую. Бесполезно. Ни просвета, ни даже намека на хоть какую-то тропку. Лес неприветливо сгущался перед ним, превратившись из светлого сосняка в непроходимую чащу, все больше запутывавшую маленького жалкого человечка.

Шура в беготне своей наткнулся на поваленное дерево, ощеперившееся корнями, покрытыми мхом. Пока закидывал одну ногу (осторожно, под стволом зиял глухой овраг), пока другую, и вдруг нога его потеряла опору на осклизлом стволе, руки соскользнули, и Шура с криком полетел в яму!

Дикая боль пронзила все тело. Шура попытался подняться, выпутаться из паутины ветвей и корней, сырых насквозь, но чуть не потерял сознание: ступня неестественно выворачивалась. Дошло – сломал ногу, кажется. Деревья теряли очертания, темнота сгущалась, дыша стылым могильным смрадом, а в голове Шуры стучало обреченно: вот и поохотился…

***

К часам семи вечера Люба начала беспокоиться. Червячок глодал душу: неважно дело вышло… Выстрелов она не услышала. Значит, муж рванул на дальние озера, обманутый гусями. Да и не обманывали они его: целый день, косяк за косяком, тянулись рваной нитью к юго-западу, и крик их разносился далеко в округе. А все – жадность, а все – ненужное ухарство. Купил себе новый карабин, вот и зачесалась задница: кого бы убить? Не жизни ради. Для забавы, удаль показать! Посмеяться над чужой смертью, в глазах своих вырасти. Идиотство мужское, многих в могилу загнавшее раньше времени.

Она разгладила беленький платок. Положила бутылку топленого молока, кусок сала, половину буханки хлеба, пяток вареных яиц и солонку. Полторашку колодезной воды не забыла увязать.

— Чему быть, того не миновать, — тихо сказала.

Плотно упаковалась,слоями. Байковые штаны заправила в шерстяные носки. В высокие сапоги положила теплые стельки. Надела шапку и теплую куртку. Узелок с привизией поместила в рюкзак. Черканула на тетрадном листке записку:

— Батька заблудал. Если не вернемся к четырем утра, звоните в МЧС. Мама.

И пошла, чеканя шаг, через пелену дождя к Михновскому озеру. Шла, светила фонариком по тропинке и аукалась, слабо надеясь, что услышит мужа. Поняла, что тот на Михновском не задержался. Двинула вдоль, вся сжимаясь от суеверного страха – на Шиловское пошел. А с Шиловским у Любы тайна. Да такая, что и вспоминать об этом не хочется.

Продолжение

Автор: Анна Лебедева

Канал Фантазии на тему

Ссылка на основную публикацию