Гуня сидел на облезлой скамеечке, расположенной на большой посадочной площадке местной автостанции, и кормил голубей. Они, привыкшие за долгое время к ежедневному обязательному моциону, доверчиво жались к своему покровителю, сидя на плечах и тощих его коленях. Самый главный сизарь, разогнав конкурентов, цепляясь коготками за шевелюру Гуни, гордо, словно орел, взгромоздился на голову и строго смотрел на стаю своих соплеменников.
Гуня тихонько смеялся от щекотки и вжимал рыжую голову в узкие плечики. Был он маленького роста, худющий как весенний грач, и половину лица его скрывала богатая, окладистая борода, тоже рыжая. Зачем Гуня вырастил на себе такое богатство – непонятно. Ладно бы, модник какой, завсегдатай барбершопа, а то ведь – Гуня – чудик местный, безродный бомжик!
Откуда он пришел в наш город много лет назад – непонятно. А, в принципе, что тут непонятного-то? В лихие девяностые много таких, как Гуня на Руси развелось. Точнее, их развели. «Как лохов» — ухмылялись дельцы в красных пиджаках, раздувшиеся от непомерной гордости за свои поганые делишки. Клоуны. Обманывая других, сами, даже не осознавали того, что ряжены в лакейскую одежду: один дурак в европах увидал в лифте молодца в красивой ливрее. Понравилось! Прямо в лифте за доллары купил. Привез в Россию – и все остальные, как папуасы, кинулись яркие пиджачки покупать. Но… Тьфу на них. Не будем отвлекаться.
Гуня всю жизнь, все сезоны проходил в одном и том же китайском спортивном костюме с двумя полосами на синем фоне, ультрамодном в конце двадцатого века. Не знаю, может быть, таких костюмов у него было сто штук, но до сих пор – ни одной штопки, и выглядит как новенький. Качество что ли отличное? Чем бомж зарабатывал на жизнь – неясно. Но с бутылками, металлическим ломом в саночках и у церкви на паперти его никто не видел. Предположили, что сторожит Гуня чью-нибудь базу, тем и живет.
Каждое воскресенье он появлялся в городе в разных его участках. С утра – на автостанции посиживал – кормил голубей. Посидит, поулыбается, а потом вдруг к нему подбегают четверо бродячих, таких же рыжих как сам Гуня, пса, и вся честная компания покидает вокзал. От птичьей стаи отделяется парочка молодых и неопытных крылатых дурачков, но потом возвращаются – к своим.
А Гуня гуляет по городу в сопровождении собак. Ничего такие собаки, «не кричат и не кусаются, на прохожих не бросаются», бегут попарно. На домашних раскормленных, визгливых шавок, тянущих за поводок хозяев – ноль внимания. В общем, как там классик писал: «Вот это воспитание».
Гуня заходит в магазинчик «Пушистики» и исчезает за стеклянной дверью. Собаки чинно, как львы у Дворца Пионеров, в той же позе – ждут-с. Через некоторое время их покровитель возвращается с пакетом, набитым чем-то вкусным.
Продавцы регулярно отдают ему кое-что из «списанки». А продукты там, я вам скажу, ого-го! Для мурзиков и барбосиков хорошенькие девочки-продавщицы устраивают на витринах целые выставки достижений народного хозяйства: тут и говяжья обрезь, и хвосты форели, и тушенка из индейки, и кроличьи лапки!
Грешным делом я, купив деликатесы для своих собак, пару раз варила суп для своих мужиков. Ели, только за ушами трещало. И никого не вырвало от такого моего вероломного отношения к их человеческому, мужскому(!) статусу!
В общем, Гуня гулял дальше в сопровождении рыжего и дисциплинированного эскорта. Если Гуню посадить в бронированную машину, а его Бобиков – на мотоциклы – вышло бы шикарно и эффектно. Асфальт плавится на солнце, а вместо флажков на ветру трепещет огненная Гунина борода…
В «Пятерочке», расположенной прямо напротив окон моего дома, Гуня покупает самое дешевое мыло и зубную пасту. А потом следует через наш двор – по узкой тропинке, протоптанной пешеходами, на пустырь, поросший тимофеевкой. Если лечь на спину – можно подумать, что это вольная степь. Кивают головками ромашки и колокольчики, где-то жужжит шмель, а по небу плывут облака, похожие на комья хлопковой ваты. Даже не верится, что здесь когда –то располагалось футбольное поле с беговой дорожкой вокруг. Недалеко от поля стоит здание лучшего в СССР плавательного бассейна. А за ним – в низинке течет тихая речушка.
У спорткомплекса, примыкающего к бассейну, Гуня ненадолго задерживается. Там живут безродные кошки, над которыми не взяла шефство ни одна из местных кумушек. Наверное, уж очень бестолковые кошки – не додумались поселиться ближе к жилым домам, где уже через сутки около них засуетилась бы парочка сердобольных дам с мисками вареной путассу. А, может, это были очень ленивые кошки, жившие по принципу: никогда ничего не проси – сами придут и все дадут!
Вот Гуня и приходит. И дает! Щедрой дланью кидает им, одичалым и облезлым, с килограмм просроченных почек, и важно удаляется. Собаки не обращают никакого внимания на котов, а коты игнорируют собак. У водопоя – все равны. Закон джунглей. Кошки, деловито подняв хвосты – знамена, хватают гостинцы и с урчанием их поедают. Рацион из полевок и птичек надоедает, а тут такая поляна накрыта. Зимой кошачье семейство радуется Гуне особо и ждут его как манны небесной.
Потом он спускается к речке и устраивает там заплыв с постирушками. Зимой ходит в городскую баню – «однобанцы» не возражают. Потому что Гуня – свой в доску, брезговать его соседством мужики не склонны. Они же – простые люди:
— От тюрьмы, да от сумы не зарекайся, — филосовски повторяют они каждый раз, когда Гуня посещает общественное место.
Накупается Гуня в холодном ключе, постирается, а потом выуживает из сумки булку белого и кидает на воду. Чайки тут же налетают, кричат как придурочные. Уклейки теребят куски так, что вода вокруг бурлит. Но вдруг едоки испуганно разлетаются и расплываются, потому что к кормушке величаво приближаются белые, как январский снег, лебеди.
Пара давно облюбовала тихий плес реки, спрятанный от посторонних глаз небольшим островком, поросшим кудрявой плакучей ивой. Там у них надежно спрятаны детки – парочка гадких утяток, сереньких, взъерошенных и неуклюжих. Родители зорко следят за выводком, никого не подпуская, но Гуне отчего-то доверяют. Больно улыбка у него хорошая. И борода смешная. И собаки непонятные. Живые хоть?
Покормит Гуня птиц, поднимется со своего места и уходит поскорее отсюда – боится, как бы не увидели его вездесущие мальчишки. В основном, пацаны – народ добрый, но глупые еще – ненароком потревожат птиц, телефоны свои дурацкие достанут. И попрут на тихое место люди всех мастей. Лет двадцать пять назад так же было.
Кто-то пустил пулю, что на плесе поселились величавые птицы, и началось паломничество: всяк старался сюда завернуть. Интересно же. Это вам не в зоопарке на пленников смотреть! Любовались лебедями не дыша. Гордились, что именно эту речку выбрали снежные красавцы. Среди грязи и слез, нищеты и разбитых надежд «лихих», «святых» (это, смотря, с какой колокольни смотреть) девяностых – такое чудо! Но нашелся ведь поганец из «новых русских». Нажрался в кабаке водки, дружков прихватил, б….й местных. Устроили на речке тир.
А проще – бойню! Потом перья окровавленные по воде плыли, плыли куда-то…
Серега смотрел на Тараса огромными глазами! Слезы удержать не мог. Тарас – пьяный-распьяный, а попал по лебедушке. Та вскрикнула и распласталась на зыбкой поверхности. Муж ее, на всю жизнь единственный, отчаянно кричит, над рекой кружит. Дружки ржут, бабье хохочет. Улюлюкают, по плечу стрелка хлопают, дескать – молодец, Тарасик! Охотник, так твою растак!
— А ты че пригунявился, племянничек? Мужик ты или насрано? – обратился к Сереже дядька.
А он и сказать ничего не может, онемел. Только головой мотает.
— Тарас, да он зеленый еще, крови не нюхал! – кто-то сказал.
— Так пусть понюхает! Стреляй, я сказал! – глаза у Тараса красные, бешеные!
В дрожащие руки парня обрез всучил. Руки на птицу направил и на курок надавил. Попал!
Лебедь тяжело рухнул в тину и долго, безмолвно в ней трепыхался, белым облаком качался, не тонул. А Серега, даром, что двадцать пять ему недавно стукнуло, заорал белугой, руки, смертью запоганенные, к голове прижал. Тарас протрезвел – сеструха родная ему такого закидона не простит, заживо похоронит. Так же, как он сам в лесу несогласных прикапывал. У Тараса холодок по спине пробежал. Быстренько все в машину запрыгнули, Сережку блаженного – в охапку, и деру отсюда.
Тарас после этого недолго пожил. И так – погань из поганей был, а теперь уж совсем берега попутал. Кто-то отчаянный ему дыру в башке сделал. Нашли виновного, оказался им молодой мужик, работавший в бригаде черных лесорубов целый год за кашу.
Тарас над рабами изгалялся, как хотел. Все его боялись. Пилили лес бесплатно, да еще и радовались, что живы. А вот один не утерпел. Свистнул обрез у кого-то из охранников, да и положил начальничка. Посадили конечно. Жена потом передачки возила мужу. Ничего, отсидел, вернулся, дом в деревне построил и семью туда перевез.
Никому тот парень, конечно, не рассказывал, что за чужую вину на зону попал: сестра Тараски в ногах валялась, деньги большие посулила.
— Заколят Сережку в дурке, помоги, за ради Бог-а-а-а! – умоляла.
Сережка умом после того случая совсем тронулся, его домой уволокут, в постель уложат, а он – в окно и на делянку бегом по лесу – тридцать километров! Пешком! Тарас дурачка в будке сторожевой поселил. Вздыхал, кряхтел и боялся матери на глаза показываться, в кабине фишки ночевал. Хоронился.
Да, видать, не сестры ему бояться надо было. Среди ночи проснулся Тарас от того, что холодное дуло ему в лоб упирается.
— Серега, ты че? Брось, дурак, обрез! Я же дядь…
Не успел договорить, как грохнул выстрел. Сережа не кричал и не выл в этот раз. Ушел обратно в свой вагончик и спокойно уснул. Так и жил там. Через годик случились в стране перемены, а участок легализировали и передали в ООО «Сатурн». Владелец не стал выгонять парня, даже какой-то оклад ему назначил копеечный. Серега бороду отрастил, прижился, успокоился. Время от времени в город заявлялся, сначала на кладбище к матери, а потом – по магазинам, парково-хозяйственный день устраивать.
У дороги однажды мешок нашел, плотно завязанный. А там – пятеро щенков доходят. Один из них прямо в руках помер. Забрал в лес, там выходил и вырастил. Теперь ему не скучно. Пойдет в город, собак у «шанхая» оставит. Те свои дела там справляют, и к Сереге возвращаются. А потом гуляют по улицам. Все – рыжей масти, на счастье.
Имя свое он позабыл, а Гуней его по старой памяти называли: кто-то рассказал, как однажды Серега пригунявился на охоте, чуть в штаны не наложил, и пошло, и пошло: Гуня, да Гуня. А, да Гуне плевать – чудик, что с него возьмешь? Живет, как Белоснежка из сказки: все зверьки и все птички вокруг него снуют, а он мычит, радостный.
А как лебедей увидал, так чуть с ума не сошел. Подумал, что это ему Божий Знак. Что прощен Гуня и может дышать спокойно. У него ведь все сердце изболелось: своими руками, хоть и с подачи Тараса, такую красоту загубил! А теперь – слава богу!
А в убийстве родного дяди Гуня почему-то не раскаивался. Наверное, забыл. Дурачок, что с него взять…
—
Анна Лебедева
Загрузка...
