Атмосфера в доме престарелых в первые дни показалась Нине Дмитриевне не такой уж гнетущей. Вокруг корпуса большой яблоневый сад. Чистенькие палаты для тех, кто еще может обслуживать себя почти без посторонней помощи (в отделение «Милосердие» для лежачих, она не стала заглядывать — зачем пугать себя раньше времени).
Большой телевизор в общем зале. Библиотека довольно приличная. Там она впервые увидела огромные книги для слепых со шрифтом Брайля и даже захотела освоить этот шрифт. Действительно, будет очень удобно читать такую книгу, совершенно не напрягая глаза. Эти книги буквально гипнотизировали ее своими страницами, испещренными выпуклыми точками, похожими на вавилонскую клинопись. Говорят же, что осваивать новые навыки полезно для мозга, что это защищает от Альцгеймера. Вот она и займется на досуге. А досуга у нее теперь, хоть отбавляй.
Больше всего Нине Дмитриевне нравилось, что она настояла на своем. Она не могла простить дочери того разговора, когда та с жаром поддакивала Раисе, расхваливающей достоинства эвтаназии и сокрушающейся, что у нас она запрещена.
Персонал дома оказался приветливым, а с одной из работниц бухгалтерии, Валентиной, Нина Дмитриевна настолько подружилась, что та стала посвящать новую подругу в тайны своей семейной жизни. Валентина была мать-одиночка. Гражданский муж оставил ее сразу же после рождения дочки.
— Представляете, даже ни разу дочку по имени не назвал, — жаловалась она Нине Дмитриевне. — Называет ее только «эта девочка». Пока не было ребенка, мы хорошо жили. Я думала, что ребенок его очень обрадует, а он на меня сразу букой смотреть стал. Пока я в роддоме была, он вещички собрал и съехал с квартиры. Хорошо, хоть от алиментов не прячется, но все же, думаю, сбежит. Он уехать хочет на Север, он мне говорил, хочет быть подальше от меня и от «этой девочки».
Нина Дмитриевна слушала и сокрушенно кивала головой. Современная молодежь такая безответственная.
— А ведь у него в детстве тяжелая болезнь была. Он мне рассказывал. Крипторхизм односторонний. Оперировали. Его мать боялась, что он детей иметь не сможет. И вот, пожалуйста. Внучка есть, но ни бабушке, ни папаше не нужна. Иногда мне кажется, что лучше бы его и не оперировали вовсе, я бы тогда, может быть, нормального мужика себе нашла, у которого все на месте от природы, и, главное, отцовское чувство имеется.
— Неужели и бабушка не хочет с внучкой общаться? — изумлялась Нина Дмитриевна.
— Нет, не хочет. На выписку из роддома только моя мама приходила. Никому мы со Светланкой не нужны, — отвечала Валентина, и на ее глазах закипали слезы обиды и жалости к себе.
С Аннушкой, соседкой по палате, Нина Дмитриевна мгновенно нашла общий язык. Лепет старушки «А то-то-то!» ей казался совершенно понятным. Иногда она и сама говорила так же, когда нужно было попросить передать хлеб за обедом или что-нибудь подобное. Ей даже страшновато становилось: «Как бы самой в такое же а-то-то-то не превратиться», — думала она. Но общаться с вечно улыбающейся Аннушкой было очень приятно.
И все же Нина Дмитриевна чувствовала себя в новом доме лишней. По возрасту она подходила — она была пенсионеркой, как и все. И инвалидность у нее была из-за целого букета заболеваний: диабет, гипертония, нарушения зрения, ишемическая болезнь сердца. Многие знакомые говорили, что ей неслыханно повезло получить инвалидность с такими диагнозами, что обычно раньше инсульта или инфаркта ее не дают. Она несколько раз попадала в больницу в предынфарктном состоянии, и каждый раз до инфаркта не доходило. А потом ей вдруг предложили инвалидность. Конечно, она согласилась.
Что бы там ни говорили завидующие ее «везению» знакомые, она чувствовала себя действительно больной. Но в доме престарелых состояние ее соседок и соседей было куда серьезнее. «Я тут действительно как будто одна красивая в белом пальто стою», — досадовала Нина Дмитриевна. Иногда по ночам к ней подкрадывалась очень неприятная мысль: а не поспешила ли она, отправившись сюда? Не является ли все это пустым капризом вздорной старушки? В детстве — «назло бабушке отморожу уши», а в старости — «назло дочке запрусь в доме престарелых»? Эта мысль грызла ее, подобно артриту, который разыгрывался перед каждой сменой погоды, а погода менялась очень часто.
Первые несколько месяцев дочь с зятем навещали ее каждые выходные. Но эти визиты не радовали Нину Дмитриевну. Все чувствовали себя неловко, а ей самой все время хотелось плакать. Она каждый раз вздыхала с облегчением, когда дочь, наконец, уходила. А потом у нее сильно поднималось давление и приходилось принимать дополнительные дозы лекарств.
Постепенно визиты становились все реже. В доме появилась новая старушка, которая почему-то принимала Наталью за свою дочь. Если Наталья попадалась ей на глаза, каждый раз повторялась одна и та же тяжелая сцена: старушка подбегала, цеплялась за рукав Натальиного платья и начинала лепетать:
— Леночка, забери меня домой! Забери меня! Прости меня!
Медсестрам приходилось оттаскивать плачущую старушку, а Наталья уходила ужасно расстроенная.
Когда визиты стали очень редкими, Нина Дмитриевна уже ждала их, и все равно появление дочери заканчивалось для нее очередным сильнейшим приступом гипертонии.
Дни шли за днями. Время тянулось однообразно. Освоение шрифта Брайля вызвало у Нины Дмитриевны непреодолимые трудности, и она забросила эту затею, чтобы лишний раз не расстраиваться. Новые символы совершенно не держались в памяти, и ей стало казаться, что у нее начинается деменция. Кроссворды она разгадывала легко, но вот шрифт Брайля оказался ей не по зубам.
Настроение еще сильней ухудшилось, когда стали уходить ее новые знакомые. С некоторыми это случалось буквально через пару месяцев после поступления в дом. Когда она приходила в столовую и видела очередное опустевшее место, ее сердце сжималось от тоски. «Зачем я здесь, — думала она, — не вернуться ли мне домой?»
И тут же в ней вспыхивала гордость. Наталья обязательно скажет что-нибудь язвительное, вроде: «Картина маслом — возвращение блудной маменьки». Можно уйти на съемную квартиру, но она уже привыкла жить на всем готовом. Сама мысль о необходимости помыть за собой чашку истерзанными артритом руками бросала ее в дрожь. Здесь этого делать не нужно. Ставишь грязную чашку на поднос и отправляешься гулять по саду вместе с улыбающейся и весело щебечущей Аннушкой.
Летом общество пансионата пополнилось сразу тремя новыми жителями. С Николаем и Виктором Нина Дмитриевна сразу подружилась. Это были веселые старички, оба на инвалидных колясках. Они часто устраивали в коридоре шутливые рыцарские турниры с бумажными пиками. Медсестры очень сердились на них за это, потому что боялись, что те свалятся со своих колясок во время столкновения, или ткнут кого-нибудь бумажной пикой в глаз (много ли старому человеку надо для травмы). Но Николай с Виктором все равно вызывали друг друга на поединки. Прекрасной дамой, в честь которой затевался турнир, чаще всего была либо Нина Дмитриевна, либо Аннушка.
Третьим новичком оказался угрюмый немой старик по имени Роман Петрович. Он не хотел ни с кем знакомиться, и все время проводил в своей комнате. У него был огромный запас сигарет, который он очень хитроумно пополнял. Видимо, кто-то из обслуживающего персонала бегал для него за табаком.
— Этот Ромка-молчун однажды спалит здесь все, вот увидите, — сетовали медсестры, но ограничивались одними только выговорами. К строгим мерам не прибегали.
В конце лета в комнате по соседству с Ниной Дмитриевной поселилась Марина Игнатьевна — статная, высокая женщина с роскошными седыми волосами, которые она укладывала в прическу, делавшую ее похожей на состарившуюся «гибсоновскую девушку». Сходство усиливала изящная блузка с рюшами и высоким воротником стойкой, заколотая у горла элегантной камеей.
Нина Дмитриевна сразу почувствовала в ней родственную душу. Они мгновенно сошлись и хорошо поладили друг с другом. Марина Игнатьевна охотно вела беседы о литературе и новостях, но о своих семейных делах не говорила ни слова. Сказала только:
— Не хочу быть своему сыну в тягость.
При этих словах в глазах у нее блеснули слезы, и Нина Дмитриевна поспешила переменить тему разговора.
Завязавшаяся дружба продолжалась недолго. Через месяц у Марины Игнатьевны случился инсульт, и ее увезли в отделение «Милосердие» для лежачих. Когда Нина Дмитриевна узнала об этом, у нее похолодели руки, а потом сильно разболелась голова. «Не хватало мне и самой улечься с инсультом рядом с Мариной, — думала она. — Нужно как-нибудь отвлечься».
Но отвлечься не получалось. Мысли о Марине не покидали ее ни днем, ни ночью. «Может, сходить навестить ее, хоть это и не положено, — думала Нина Дмитриевна. — Может, с ней не так уж все и плохо».
Заходить в отделение «Милосердие» не разрешалось, чтобы не тревожить пациентов. Но Нина Дмитриевна все-таки решила пойти туда, авось, не прогонят.
Лучше бы она этого не делала. Увиденное потрясло ее до глубины души. Нет, в отделении не было ни грязи, ни тяжелых запахов. Наоборот, все было стерильно чисто.
Свою подругу она узнала только по распущенным седым волосам, которые даже сейчас не потеряли своей пышности. Выражение лица у Марины было полностью бессмысленное. В памяти Нины Дмитриевны всплыли давно забытые строки из «Сказания о Савитри», которое она читала в далекой юности:
«Исчезла душа — красота отлетела,
Уродливым стало бездушное тело».
Она стояла у постели подруги, не в силах сдвинуться с места. Только несколько дней тому назад они вели такую интеллигентную, содержательную беседу о литературе и о нравственном облике современной молодежи, вместе напевали романс «Гори, гори, моя звезда» на два голоса. Марина Игнатьевна тоже обожала его, как и Нина Дмитриевна, и у нее было отличный голос, как у настоящей певицы. А сегодня ее подруга превратилась вот в это.
— Что вы сюда лезете раньше времени? — раздался у нее за спиной грубый окрик.
От неожиданности Нина Дмитриевна вздрогнула, схватилась за сильно забившееся сердце и испуганно оглянулась. Сначала ей показалось, что она видит Наталью, но эта была молодая медсестра.
— Идите в свой корпус, — грубо и со злостью сказала медсестра. — Когда будет надо, вас сюда на каталке привезут, не беспокойтесь. А сейчас нечего тут. Здесь вам не кунсткамера.
Нина Дмитриевна зажала ладонями уши и пустилась бежать к дверям.
— И нечего тут цирк разыгрывать, — неслось ей вслед. — И жаловаться на меня нечего. Сюда нельзя заходить. Сказано же!
***
После этого визита в «Милосердие» Нина Дмитриевна потеряла покой. Ей казалось, что теперь она обязательно будет следующей. По ночам она лежала без сна и прислушивалась к тяжелым ударам своего сердца. Какой из них будет для нее роковым?
От мрачных ночных дум иногда отвлекали сердитые голоса медсестер в коридоре.
— Откуда он только сигареты берет? Опять матрас чуть не подпалил! И кто ему только их приносит? Ох, спалит он нашу богадельню, как пить дать, спалит!
Подумать только! Всего пару недель тому назад эти слова вызывали у нее беспокойство, а теперь ей абсолютно все равно. Пусть хоть и спалит.
***
Следующей стала не она, а Николай, сразу после того, как выиграл «рыцарский турнир» на бумажных пиках…
И вот сегодня ночью предсказание «спалит он нашу богадельню», похоже, сбылось. Из окон мужского корпуса вырывалось яркое пламя. Скоро дым дойдет и до ее комнаты, и все проблемы, и тяжелые думы тоже превратятся в дым.
— А то-то-то! А то-то-то! — радовалась Аннушка и все указывала трясущейся рукой на пламя.
— А то-то-то! Конечно же, а то-то-то, — поддакивала ей Нина Дмитриевна и тоже улыбалась.
Потом началась ужасная кутерьма. Кто-то вбежал в комнату, их обеих подхватили чьи-то сильные руки и куда-то понесли. У Нины Дмитриевны это вызвало воспоминания об отце. Он любил ее укачивать на руках, когда ей было лет пять. Мать тогда сердилась, говорила, что он ее избалует. Может, она действительно выросла слишком избалованной, и вот куда это ее привело.
***
Всех обитателей пансионата вывели на улицу и рассадили на безопасном расстоянии от горящего здания. Оно полыхало уже, как большой костер, а пожарные все никак не могли добраться до нужной локации.
Была уже осень, трава вся покрылась инеем от ночных заморозков. Нина Дмитриевна сидела на земле, завернутая во что-то теплое, и с удовольствием водила рукой по колючим, заледеневшим травинкам. Отблески пламени заставляли иней искриться фантастическим блеском. Все происходящее казалось ей не то счастливым, не то страшным сном.
Вдруг она повернула голову, и крик замер в ее горле. Рядом с ней лежала Марина Игнатьевна и тупо смотрела на нее немигающим взглядом. Ее рот был раскрыт, губы слегка шевелились, из уголка рта сочились капельки слюны.
Нина Дмитриевна потеряла сознание.
Очнулась она уже в больнице.
***
— Как же ты нас всех напугала! — Наталья с рыданиями так крепко обнимала Нину Дмитриевну, что у той буквально трещали кости. — Никуда больше не отпущу! Ничего не хочу больше слышать! Будешь дома сидеть!
Нина Дмитриевна тоже плакала, но не от боли (хотя понимала, что после таких объятий кости будут ныть минимум неделю), а от настоящего счастья.
— Прости, прости меня, дочка, — шептала она.
Наталья ничего не слышала, только продолжала плакать, обнимать мать и покрывать ее лицо поцелуями.
— «Все сгорели карусели», — невесело сострил Андрей. — Теперь поехали домой и без фокусов!
Он говорил твердо, по-мужски, и Нина Дмитриевна впервые почувствовала к нему настоящую симпатию.
—
Автор рассказа: Светлана Холкина
Канал Фантазии на тему
Загрузка...
