Конец третьего тысячелетия до нашей эры, Южное Зауралье, финно-угорские племена.
— Не бросай меня, Иркё, возьми с собой!
— Не могу я, Нейде, Ома-матушка не велит.
Над медленной сонной речкой стелился густой утренний туман. Женщина, потупив голову, замолчала – муж был прав. Неведомо ей было, по какой причине старейшая Ома – глава рода Оленя затаила недоброе против Иркё – мужа Нейде. Видно, так уж суждено. А может, старой боги или духи такое подсказали – добрые или злые, знает один Арп, колдун рода, да и то если поест волшебный гриб панх и поплывёт на бубне своём в нижний мир, где его знакомые духи расскажут ему всю правду. Но не станет колдун делать это без воли Омы, а та никогда того не позволит.
Две зимы и две весны женаты были Иркё и Нейде, а поженились по великой любви и не слишком обрадовали тем родителей девушки. Те хотели бы для дочери мужа получше, пославнее: хоть и был Иркё добычливым охотником, но молод и в боях с врагами не бывал ещё за свою жизнь ни разу. Много лет род жил в мире. Давно прекратились постоянные некогда схватки с вооружёнными бронзовым оружием пришельцами из дальних краёв, владевшими лошадьми, которых они запрягали в боевые колесницы. Последний раз люди рода Оленя дрались с ними зим десять назад и потерпели поражение, потеряв нескольких славных мужей. Брат Иркё, Луме, уже мог тогда держать копьё и покрыл себя в битве славой, убив могучего воина из врагов и принеся в стойбище его голову.
Вот за Луме родители Нейде с радостью отдали бы свою дочь, хоть и сироты те были с братом – оба родителя их утонули во время паводка. Радовалась бы такому браку и старая Ома – от славного воина и здоровой девицы род ведь получит других таких же и продлится вечно. Да вот беда – вскоре после той битвы Луме женился на другой деве, и двоих детей они породили. Но недавно овдовел брат Иркё – медведица в лесу задрала жену его, собиравшую ягоды. И теперь нужна была ему новая, а свободных девушек брачного возраста в роду пока не было. Вот и велела Иркё старейшина, чьё слово непререкаемо для людей Оленя, оставить Нейде брату, а самому ожидать, когда подрастёт ему в жёны какая-нибудь из маленьких ещё девочек.
Но по великой любви соединились Иркё и Нейде, и расставание для них казалось хуже смерти самой.
— Я хотел совершить сухую беду, — помолчав, уронил молодой охотник.
Нейде замерла от ужаса. Сухая беда была последним страшным делом, на которое только мог пойти человек из их народа: когда душевные муки от свалившихся на него несчастий становились невыносимы, он раскладывал посередине стойбища большой жаркий костёр, восходил на него и умирал. Некоторые просто удавливали сами себя тетивой лука, но знала Нейде, что такой путь слишком лёгок для её мужа – Иркё обязательно сгорел бы по своей тёмной воле.
Души таких горемык с дымом костра отходят прямо в верхний мир, к матери мира и всех богов Золотой бабушке Маар-ми, где нет печали и боли, где всегда тепло и сытно, а души всех людей и зверей пребывают в вечном покое и радости. По крайней мере так говорили старейшие и колдуны, а как там на самом деле – разве же кто точно знает…
На колени перед мужем пала молодая женщина и обливая слезами ноги его в кожаных обмотках, просила не творить над собою страшное дело. Иркё покачал головой:
— Я не пойду на костёр – Арп-колдун показал мне другой путь.
Нейде подняла к мужу заплаканное лицо, вдруг осветившееся надеждой.
— Слушай меня, жена моя, — начал охотник, — слушай очень внимательно и сделай всё так, как я говорю…
Ещё больше сгустившийся туман приглушил его голос.
***
Туман стоял и в священном месте, куда не без душевного трепета явился Иркё. Страшно было ему решиться на дело, которое присоветовал старый колдун, но во стократ страшнее казалось остаться без Нейде. И ради надежды воссоединиться с ней навсегда на всё готов был молодой охотник.
Река, на берегу которой скрывалось в густом лесу святилище, словно дорога духов была – сонная и призрачная, с медленно текущей, словно бы тягучей водой, почти скрывавшейся под слоем опавших листьев. Казалось, река та и есть граница, которая отделяет мир людей от мира иного, области странных существ.
Святилище раскинулось рядом с небольшой заводью. На мрачной, заросшей болиголовом и репейником, поляне, виднелись причудливо выветренные в форме грибов скалы. Впрочем, работе ветра тут явно помогли ещё и человечьи руки. Кое-где замшелые валуны покрывали причудливые значки и рисунки людей и животных, выбитые или выцарапанные и заполненные красной охрой.
Молодой охотник двинулся к дальнему концу поляны, где темнела масса самой большой и причудливой скалы. Вот над ней точно поработали люди — изначально скала, вероятно, лишь напоминала фигуру женщины, но после того, как её кое-где обтесали, грубо вырезали в камне черты лица, раскрасили белой глиной, углём, красной и жёлтой охрой, она стала выглядеть огромной и страшной сидящей старухой. У подножья валуна лежали приношения — шкурки пушных зверей, одежда, медное и каменное оружие. А чуть поодаль воткнут был в землю толстый, потемневший от дождя и ветра шест с нанизанными на него медвежьими черепами.
Как и велел ему колдун Арп, снял Иркё свои кожаные одежды: куртку, и ноговицы, и обмотки, и проложенные соломой мокасины. Положил рядом с одеждой свои копьё, лук, медный кинжал. Совсем нагим и беззащитным остался перед страшной старухой.
– Маар-ми, Золотая бабушка, мать мира и всех богов, пожалей и прими меня! — начал он моление. – Видишь ты мою нужду, дай мне послабление в ней! Обрати тело моё, чтобы смог я остаться с ненаглядной своей Нейде!
В колыхающихся лохмотьях леденящего тумана чудилось, что оживает каменная старуха. Чудовищное лицо её, покрытое засохшими бурыми пятнами крови, которой мазали её паломники, обретало подвижность, а тело шевелилось и подрагивало.
Но куда-то исчез страх Иркё, погрузился он в невнятную полудрёму, не ощущая, как утекает время — словно плыл по тёмной тяжёлой воде, навсегда запертый в одном и том же мгновении. И уже не на священной поляне среди страшных валунов стоял он, а где-то в мире ином… может быть, верхнем, где боги и почтенные предки… или же в нижнем, где вредоносные духи. И восседала перед ним Золотая старуха, огромная и живая – куда живее его самого, глядя на него сурово и недоверчиво. А он всё молил её о чуде:
— Снизойди, Маар-ми, до малого меня, дай утешение в моей беде!..
Долго-долго стоял он в жутком месте, утопая в тумане, не ощущая промозглой его сырости и собственной усталости. И вот, когда туман сделался совсем уж густым, выступил из него величественный олень-четырёхлеток, да такой, какого в этих краях не видывали – белоснежный, с роскошной короной ветвистых рогов. Всхрапнул, ударил копытом и мигом исчез в лесу.
Тут же, словно по волшебству, рассеялся туман, заблестела под неярким осенним солнцем заводь, заплясали на замшелых валунах блики. Но не было среди скал никого – бесследно исчез Иркё, охотник из клана Оленя, лишь одежда его и оружие лежали под шестом, унизанным медвежьим черепами.
***
— Нейде, Нейде, чудесный олень появился у нас, — говорил жене своей Луми.
После исчезновения младшего брата, про которого весь клан решил, что нагим ушёл он в лесную глубь, приняв там сухую беду, и которого Оми-матушка объявила умершим, взял Луми в жёны Нейде. Та не противилась, исполняла всё, что положено послушной жене, но не говорила ему ни слова с тех пор, хоть и прошло с той поры уже больше года. И теперь не сказала – однако вскинулась и вперилась в мужа прекрасными светлыми глазами.
— Зверь невиданный: четырёхлеток, белый, что твой снег, — продолжал рассказывать Луми, обрадованный и удивлённый, что печальная жена наконец-то проявила к чему-то интерес. – Я сам его не видал, но многим уже он встретился. Завтра поутру пойду его добывать. Подстрелю – великим охотником назовут меня люди!
Ничего по-прежнему не отвечал Нейде, но горели глаза её. А когда муж удалился в чом отдыхать и вскоре захрапел на шкурах, вскинулась и побежала по снегу в наособицу стоящий чом колдуна Арпа, который избегали все, если не было нужды в помощи духов.
— Арп, он, наконец, вернулся! – закричала она, ворвавшись туда…
***
— Коли пойдешь завтра поутру выше по реке, в лесу за святым местом встретишь ты белого оленя-четырёхлетка, — вот что услышал от жены проснувшийся Луми.
Удивлённо поглядел он на Нейде – странная та была, с лицом таким, словно наяву грезит. И говорила глухо, тускло и словно бесчувственно. Но это были первые слова, что услыхал он от неё с самой женитьбы.
— Откуда ты знаешь? – спросил он, пристально глядя в лицо женщины.
— Арп-колдун сказал так, — коротко ответила она.
Ничего не понял Луми, но имени колдуна стало для него достаточно.
Затемно собрался он, как для охоты, и отправился к святому месту. Только вошёл в стылый зимний лес, ёкнуло его сердце – вот, стоит перед ним белоснежный олень-четырёхлеток, стоит неподвижно, ни мускул не дрогнет на теле его, ни роскошные рога не качнутся. Словно поджидает в покое убийцу своего.
А вот Луми ждать не стал – выхватил лук, тетиву набросил, наложил стрелу и точно послал её в зверя. Глубоко впился в шею тому зазубренный костяной наконечник. Со смертной тоской закричал олень – словно человек раненый, дёрнулся было в прыжке, да подкосились ноги, и рухнул он, пятная роскошную шкуру свою и свежий снежок алой кровью.
Перед самой смертью поднял олень голову и глянул на убийцу своего взглядом совсем человечьим – так, что кровь застыла у Луми в жилах. Но быстро оправился охотник, вытащил острый нож и подступил к поверженному.
***
Славил клан Оленя великого охотника Луми, добывшего невиданного зверя. Смех и песни оглашали стойбище. Радовались все люди, вкусившие уже свежей тёплой крови от завидной добычи и ожидавшие теперь своей доли парного оленьего мяса.
Выпотрошенный и освежёванный олень висел на дереве – подальше от голодных собак. Ничего в этой ободранной и обескровленной туше не напоминало величественного лесного красавца.
Никто не обращал внимания на странное выражение, с которым смотрела на тушу жена Луми Нейде. Во взгляде её были и страх, и боль, но и – надежда. Однако все были заняты лишь оленем. Луми и Нейде отрезали от туши полоски мяса и раздавали всем желающим – как заведено среди людей рода. Оленью плоть натирали солью и сухими травами, жарили над костром и тут же жадно поедали, запивая забродившим соком лесных ягод. Съевши мясо, разбивали обглоданные кости и высасывали оттуда самое вкусное – костный мозг. В конце концов съели всё мясо, и печень, и сердце, и всё остальное. Но и собакам досталось немало требухи и прочих объедков.
Все набили свои животы до упора – так, что больше ничего туда уже влезть не могло. И никто – даже радующийся славе и вкусной пище, опьянённый успехом и ягодным соком Луми – не замечал, что Нейде не съела от мужниной добычи ни кусочка. Тем более никто не услышал, что твердит она тихо данные ей наставления: «Ты мясо белого четырёхлетка не ешь, а шкуру поскорей прибери и сохнуть повесь». Да если бы и услыхали, никто бы слов тех не понял – помимо колдуна Арпа, но тот так и не вылез на праздник из своего мрачного чома на краю стойбища.
Три дня висела белая шкура перед чомом, сохла, а как высохла, занесла её Нейде внутрь. Вновь повторяла она наставления Арпа, сделанные ей втайне: «Как ляжешь с мужем спать, в шкуру-то ты завернись. Но только смотри, ложись к мужу спиной, чтобы не мог он тебя обнимать-ласкать. На одну половину шкуры сама ляжешь, другою накроешься. Голову положи на оленьи уши, в которых душа его живёт, ухо своё в ухо оленье положи, а пяты-то свои на хвост его положи. К Маар-ми обратись с молитвой и засыпай. Тогда всё и станется».
Так и сделала Нейде, да только зря старалась от мужа отгородиться – спал он сном непробудным и мирно улыбался. Видно, счастлив был великий воин и охотник жизнью своей. Да только вот Нейде не была своею счастлива…
Погружаясь в сон, утопая в ядрёном запахе свежей шкуры, шептала она молитву Маар-ми, но вскоре язык её иное заговорил:
— Иркё, Иркё, муж мой любимый, — словно в бреду бормотала женщина. – Стосковалась душа моя по тебе! Войди же в меня и уведи отсюда далеко, в леса и горы, где будем мы с тобой вечно живыми. Душу твою – душу оленью принимаю в тебя, но половину её обратно тебе отдам! Ты бери меня, бери! Ты возьми меня с собою!
Стало казаться ей, что, вот, здесь он, её Иркё, чувствовала его дыхание, и тепло, и запах, и тяжесть его тела, и ласку рук его, и как входит он в неё. И не знала, во сне то было, или наяву.
А как и впрямь заснула, чудо случилось в тёмном чоме: вдруг там, где лежала Нейде в шкуре, возникло облако – мерцающее, белое. Пробудившийся, но потерявший способность двигаться Луми видел, как росло оно, поднялось и выплыло из чома. Все люди крепко спали – даже хранительница и старейшая рода Ома-матушка, даже многомудрый колдун Арп. Проплыло облако по стойбищу, тихому, где даже ни одна собака не залаяла, выплыло к реке и устремилось к священному месту. А приплыв туда, остановилось, как бы разделилось надвое, и вот – нет уже облака, а стоят рядом красавец белый олень и такая же белая лань, и глядят друг на друга. Потом повернулись они, бок о бок не спеша направились к лесу и скрылись в густом морозном тумане, посверкивающем в лучах занимающегося рассвета.
Наутро Луми вышел из чома своего седым, словно древний старец.
С ночи той никто не видел Нейде, но не единожды примечали люди белых оленя с ланью, а потом и с беленьким же оленёнком. Спокойно паслись чудесные звери близ стойбища – куда бы оно ни откочёвывало – и ни разу никто из охотников не выпустил в них стрелу. Просто почему-то не могли – рука не поднималась.
Поколения сменяли поколения, и всякий раз, как грозила роду Оленя беда – от врагов ли, зверей, или от стихии – явление белых оленей предупреждало о том людей. И сохранился род сей на многие столетия – потому, что отдал муж любимой жене половину души своей.
—
Автор: Павел Виноградов
Загрузка...
