Муж был холоден к жене, но к маленькой Виктории воспылал настоящей, крепкой отцовской любовью. Она, а не глуповатая, ненавистная супруга, стала настоящей Галатеей.
— У тебя мужской склад ума, Викуня, — часто говаривал четырехлетней девчушке отец, — работает правое полушарие. Поэтому ты – прирожденный технарь. Вырастешь, я тебе машину куплю.
— Хорошо бы машину купить сейчас, — вздыхала кроха, — но я подожду пока. Ноги за головой не поспевают расти.
Никакой картавости, никакого сюсюканья, никакого нытья. Ольга ревела в подушку от обиды: ее лишили всего: семейного счастья и маленькой, хорошенькой дочки. Той, с которой она, мать, часами ворковала бы, играла в куклы и наряжала как принцессу. То, что представляла собой Виктория, на принцессу совсем не походило. Разумное существо, лишенное детских эмоций, вспыхивающее любовью только при виде отца.
Страшно вспоминать о том, как Николай сгорел от рака в течение года. Страшно вспоминать о том, как и родители мужа, не выдержав испытания, ушли, один за другим, в следующем году после похорон сына. И страшно было видеть Викторию, балансирующую на грани жизни и смерти.
Ольга Николаевна была бы рада освобождению от супружеских уз (все пристойно) и пристального надзора свекров. Квартира! О таком и мечтать она не смела даже! Можно теперь и о своем личном счастье позаботиться, пока не старая. Но Вика рушила ее планы. Сначала нужно было вытаскивать дочь из трясины, искать психологов и психиатров, день и ночь быть рядом, помогая выкарабкиваться.
Виктория потихоньку пришла в себя. Квартира превратилась в «Папин музей». И святотатства в виде отчима дочка не допустила. Ольга Николаевна похоронила все надежды на счастливую семейную жизнь с новым супругом. Она должна была служить Музею, ухаживать за могилами Николая и его родителей. Все.
Она пыталась взбунтоваться: Вика, соплюха, будет еще ей, матери, условия диктовать? Но дочка быстро поставила все точки над «и».
— Одно мое обращение в милицию, и тебя лишат родительских прав. Ты этого хочешь? Давай, мама, по-хорошему. Ты вольна делать, что хочешь. Выходи замуж, заводи любовников, но за пределами папиного дома. Я этого не потерплю. В противном случае, ты просто поедешь в свою деревню, к своим предкам. Не заставляй меня начинать бессмысленную войну.
И простоватая Ольга Николаевна повелась, повелась и смирилась. Ну, а потом и привыкла. Вдвоем с дочерью жилось не так уж плохо, если не перечить ей и во всем соглашаться. С годами она даже мысленно благодарила дочь за прозорливость.
Деньги есть: Вика прекрасно зарабатывала, став главой известной на всю страну корпорации по туризму и отдыху. В квартире сделан замечательный ремонт. В деревне после смерти родителей остался дом, и дочь превратила огромный участок земли в цветущую дачу, где Ольга Николаевна обожала отдыхать. Спину на картошке гнуть не надо – за огромным новым домом следили нанятые рабочие.
Никакой готовки, супружеских свар и жадных родственников. Хочешь – спи, хочешь – уезжай на дачу, хочешь – отправляйся в путешествие куда-нибудь за границу. И радоваться бы жизни, но здоровье, никогда Ольгу не подводившее, стало пошаливать. Сахар повышенный в крови, давление скачет, голова болит, суставы ломит – болячки начали вылезать одна за другой.
Виктория заставила мать пройти обследование. Врачи назначили лечение. Помимо лекарств Ольге Николаевне было приказано соблюдать диету и режим. И она буквально страдала от всего этого: до смерти не хотелось таскаться по больницам и санаториям, есть таблетки и питаться паровой индейкой.
Ольга Николаевна терпеть ненавидела ограничения: на обеденном столе всегда красовалась ваза с шоколадными конфетами, а кружочки сервелата она выкладывала на толстый слой сливочного масла. Жареную с картошечкой свинину Ольга обожала и с удовольствием подтирала хлебной корочкой оставшийся жирок в большой чугунной сковороде. Любимое блюдо – селедка под шубой. И литры сладкого, крепко заваренного чая вприкуску с тортом «Прага».
Виктория ругалась, выкидывала из холодильника «вредные» продукты, кричала в лицо матери:
— Ты идиотка! Посмотри на себя: глаза как щелки, ноги как тумбы. Коленок не видно! Это же просто неприлично! Как сердце может выдерживать такой чудовищный вес? Столько соли, столько жира, мама!
Она кричала, Ольга Николаевна поджимала губы и уходила к себе, где часами болтала с подружками по телефону. Те с жаром поддерживали Ольгу и за глаза полоскали Викторию.
— Ой, до чего дети нынче неблагодарные пошли, ужас! Как можно – над матерью издеваться! Ты, Ольга, больно поддаешься ей! Вот и нет к тебе никакого почтения! – подзуживали, поддакивали приятельницы.
Виктория рукой на мать махнула: что с нее взять? Тупое существо. Никчемное, неумное. Ну, не охранника же к ней приставлять. Жрет втихомолку с завидным упорством, пешие прогулки игнорирует и врет, врет, врет! Как же папу угораздило вляпаться в это недоразумение? Неужели, действительно, даже ее обожаемый отец думал не тем местом, которым требуется думать, перед тем, как посмотреть на женщину? Кошмар какой. Как он жил с ней? Ведь она только рот откроет, сразу начинает пургу нести.
Ни одной книжки за столько лет ни прочитала, по телевизору смотрит бесконечные шоу, и верит всему, что скажут в «новостях». Не желает развиваться, расти, стать лучше, только жрет бесконечно майонез и болтает с такими же глупыми подружками. Наверное, они от души ненавидят «плохую Вику». Ненормальная, злая, и мужика у нее нет… Стадо куриное!
Однажды утром Виктория, проснувшись и приняв душ, направилась на кухню, чтобы приготовить себе кофе. Мать гремела посудой уже с шести утра – варила дочери обязательную кашу. Такой своеобразный жест заботы. Не нужно было готовить обед или колдовать с ужином: Вика работала без графика и могла вернуться домой за полночь. Или улететь в командировку. Необязательно было заворачивать кастрюльки в фуфайку в ожидании дочери. А вот завтрак – святое, ритуал, без которого не мог начаться день.
Виктория чистила зубы, когда услышала, как мать чем-то особенно громко громыхнула. Вика поморщилась: вечно мать, как слон в посудной лавке. Топочет, грохочет… За всю жизнь так и не научилась бесшумной, мягкой, женственной походке.
Она вошла в кухню и увидела лежащую на полу маму. Мгновенно набрала номер скорой. Вот оно, дождались! Сквозь досаду и злость вдруг пробилось странное чувство тревоги и жалости. Через некоторое время женщину увезли в больницу. Врачи диагностировали инсульт. Вику к матери не пустили.
— Смысла нет. Идите, девушка, домой. – Доктор Петров, мужчина средних лет, был сух и недосягаем. Не мужик, а старуха Шапокляк, до того противный. Бирюк. А у Вики – горе…
Она удивилась этому слову. Какое горе, Господи? Этот злополучный инсульт был неизбежен, как наводнение. Вика ждала. Знала. И все равно, инсульт свалился на нее, как гром среди ясного неба.
И очень жалко, до слез жалко было маму. Оказывается, мать, казавшаяся вечной, может умереть в любой момент, и она, Вика, уже ничем помочь не сможет. Она будет орать, бить посуду, ругаться отборным матом, но все это – крик в пустоту. Вика останется совсем одна на всем белом свете. И ей будет жутко жить в огромной квартире отца, неуютно на огромной даче деревенских бабки и деда. Ведь рядом – никого. А она даже не замечала, как мама стала неотъемлемой частью Викиной жизни.
В квартире стало мертвенно тихо. Радуйся, Виктория: теперь никто не будет топотать, греметь посудой, говорить глупые вещи, варить кашу по утрам. Никто не будет тебя раздражать. Чистота, тишина и комфорт! Ты так хотела этого!
Виктория вспомнила, как вжимала голову в плечи несчастная женщина, выслушивая бесконечные придирки. Как заискивала перед строгой дочерью и путалась в словах, стараясь ответить на Викины вопросы «кратко, четко, по существу». Как стеснялась мама попросить дочку отвезти ее на дачу, и заодно помочь «доставить до места» помидорную рассаду. Как боялась мама включать телевизор на кухне, пока Виктория пила кофе и намечала планы на день.
Да еще этот доктор…
— Я говорила ей, говорила неоднократно – нельзя столько жрать! Все жирное, калорийное, сладкое! – сказала Виктория Петрову.
— Вы все говорите, и говорите! Запрещаете! Критикуете! Считаете себя умнее, ни разу не задумавшись: а почему старики так делают? – Петров смотрел прямо в глаза Вике. Смотрел прямо, смело, дерзко. Буравил ее насквозь. Виктория ежилась под взглядом Петрова и чувствовала себя настоящей дурой.
— У вас родители даже не едят – жрут. А потом не умирают – подыхают! Детки…
— Вы не ответили мне конкретно, — мямлила Виктория.
Она мямлила!
— А вы, уважаемая, почитали бы литературу. От недостатка внимания и любви люди ищут успокоения в еде. Стоит к ним начать относиться не как к мебели, все налаживается у восьмидесяти процентов больных!
— Я читаю! – оправдывалась Виктория.
— Не то читаете, женщина! – отрезал Петров, повернулся к Виктории спиной и ушел.
Эта «женщина», брошенная ей в лицо высокомерным доктором, была унизительной пощечиной. Хотелось разнести больницу по кирпичикам, пожаловаться на хама главврачу. Чтобы знал, где раки зимуют. Но она не сделала этого. Так поступают истерички. Вика истеричкой не была. Она чувствовала себя просто… растерянной.
Потом Ольгу Николаевну перевели в другую палату. Речь у нее еще толком не восстановилась, но, в целом, динамика была положительной.
— Очень беспокойная пациентка, — рокотал Петров, — все время порывается встать и бежать куда-то.
Виктория привыкла к характеру врача. Вот такой он – неулыбчивый, сердитый, суховатый, неприязненно поглядывающий на нее. Что делать, надо смириться и не возражать человеку, который ЗНАЕТ, что делать.
***
Вике разрешили посещать маму.
Она вошла в палату и увидела вдруг сделавшуюся маленькой мать. Присела рядом и погладила теплую (о, счастье) мамину руку.
— Здравствуй, мамочка! Как ты?
Ольга Николаевна силилась сказать что-то, но у нее плохо получалось. В глазах блеснули слезы.
— Не волнуйся, не волнуйся, родная моя. Скоро мы поедем домой. Я буду ухаживать за тобой и никуда от тебя не денусь, — лепетала Вика.
Она наклонилась над женщиной и поцеловала ее.
— Ты-ы-ы-ы-б-е-е-е н-а-а-а… рыа-р-а-а-б-о-о-та…
— Да прекрати, мамуля. Работа – не волк, — улыбнулась Вика.
Она уже приняла решение.
— Когда я смогу забрать мать? — спросила Виктория у Петрова.
— Ей требуется сейчас постоянная, неотлучная сиделка. Массаж, уход… А вы – деловая и нетерпимая дама. Не лучше ли вам поместить свою маму в более комфортные условия и дать человеку спокойно выкарабкаться? Без вашего давления? – Петров выплевывал злые слова прямо в лицо Виктории.
— Я все равно заберу ее. Можете не ерничать так, уважаемый, — отрезала она.
— Ну-ну. Мне кажется, что дамочки вашего вида не способны на такие жертвы. Это глупость – с вашей стороны. Вдруг ваша мама «жрать» откажется или, еще, чего доброго, нагадит в подгузник? – Петров, казалось, ненавидел ее всей душой.
— Степан Алексеевич, я понимаю ваше отношение ко мне. Я, правда, много обижала маму. И открещиваться даже не буду. Просто… Может быть, это шанс для нас двоих? Может, я смогу, наконец, дать матери поверить в то, что она любима. Не одна… Я справлюсь.
Петров смотрел долгим взглядом на заносчивую гордячку. Сухая, злобная стерва, каких много развелось в последнее время. Куда пропали милые, домашние женщины, настоящие подруги? Как он устал вот от этих «железных ледей». Такая же, бывшая его, три года назад ушла в бизнес, кинув напоследок в лицо мужа злые слова о его никчемности и несостоятельности.
А гордячка ничего, молодцом. К главному с жалобами не поскакала, и глаз не отводила. Свои ошибки осознает. Кто знает, может быть, это, и правда, шанс для нее и для матери…
— Все-таки, я советую вам заказать услуги сиделки. Могу вам предложить Ирину Павловну. Прекрасный специалист и чуткий человек. Руки золотые. Научит вас многому, — сказал Степан Виктории.
— Да, конечно. Вы правы. Я очень рада нашему знакомству. Мне кажется, вы редкий специалист. И… человек, — ответила Виктория.
Петров впервые улыбнулся. Глаза наполнились весенним теплом, а в их уголках прорезались веселые морщинки. В тот момент он так был похож на Викиного отца. Наверное, с ним можно дружить: надежный, умный, немного ершистый и честный.
Виктория пообещала себе подумать. Кто знает, может быть, у них и получится…
—
Автор рассказа: Анна Лебедева
Канал Фантазии на тему
Загрузка...
