Эта история могла произойти где угодно и с кем угодно, но судьба по какой-то своей прихоти распорядилась так, что она произошла в самом обычном небольшом городке и с не самым обычным человеком, а именно — с Мишуткой. Именно так звали огромного, неуклюжего парня, ростом чуть выше двух метров, с огромными, будто две кувалды, руками и обезображенным заячьей губой лицом.
Мишутке было почти тридцать, но несмотря на свой внушительный и пугающий облик, он оставался десятилетним ребенком. Мишутка никогда не знал родительского тепла: мать его умерла при родах, а отец куда-то сбежал, узнав о том, что сын его родился не совсем нормальным. И потому опекать Мишутку взялась бабушка.
Жили они в небольшой, тесной квартирке, окна которой выходили на большущий, загаженный пустырь, где маленькому Мишутке очень нравилось бродить и отыскивать что-нибудь эдакое среди груд мусора. Каждый раз, когда он приносил домой очередную находку, бабушка отбирала его и строго отчитывала внука:
— Мало нам, что ли, своей грязи, что чужую тащишь? Чего тебе там надо?
Мишутка растерянно смотрел на бабушку, и заячья губа его ходила ходуном.
— Ыыы… — тщетно силился он оправдаться перед бабушкой. — Ыыы…
Бабушке тут же становилось жаль Мишутку, и она гладила его по коротко остриженной голове, приговаривая:
— Дурачок ты мой родной! Ведь я не потому ругаюсь, что не хочу, чтобы ты туда ходил! Я ведь за тебя боюсь — свалишься в какую-нибудь яму, и поминай, как звали!
Мишутка жмурил глаза, словно кот и льнул к бабушке. А та, усевшись рядом с ним, брала книгу со сказками и читала вслух о царях и царевичах, об удачливых дураках, о всяких лесных страшилищах и говорящих зверях. Мишутка любил эти сказки, и сидел смирно до тех пор, пока бабушка не закрывала книгу, утомившись читать. Сам Мишутка грамотой не владел: читал он кое-как, да и то про себя, писал тоже неважно — буквы его были огромными, как он сам, и до безобразия кривыми.
Но сказать, что Мишутка был совсем не на что не годен, было бы ошибкой. Уединившись в своей комнатушке за перегородкой, он доставал альбом и карандаши, устраивался поудобнее за столом и рисовал. Рисунки его были хороши; небрежные штрихи, наносимые Мишуткой на бумагу, складывались воедино, как мозаика.
Мишутка рисовал, что под руку попадет — вазы с цветами, фрукты, дворовых собак и кошек, деревья, каких-нибудь понравившихся ему людей. Каким-то образом, не знавшему даже основ Мишутке, удавалось точно передать пропорции и тени изображаемых им объектов. Он просто смотрел на что-то и замечал сокрытые ото всех детали, а потом переносил их на бумагу, будто бы через кальку.
Рисунков у Мишутки было много; некоторые он развесил по стенам своей комнатенки, некоторые подарил бабушке на разные праздники, и та убрала их в папку, чтобы случайно не потерять и не испортить. А некоторые рисунки, которые, как считал сам Мишутка, были никудышными, он вешал на стены подъезда, как бы устраивая свои выставки.
Способность Мишутки к рисованию обнаружилась следующим образом. С детства любимым занятием Мишутки была ловля насекомых. Мишутка отыскивал в траве разных жучков, собирал их в банку и нес домой. Там он доставал своих пленников и каждому из них отрывал лапки. Глядя как искалеченные жучки возятся на полу, пытаясь сбежать, Мишутка испытывал к ним какую-то странную жалость. Насекомые напоминали ему себя самого — беззащитного, беспомощного. Для судьбы он был таким же жучком — большим и неуклюжим, и она надругалась над ним, оставив копошиться среди мусорных груд.
Однажды, когда Мишутка сидел в своей комнате и пытал жука-носорога, бабушка застала его за этим занятием и отвесила звонкую оплеуху.
— Ах ты паршивец эдакий! — воскликнула она, хватая Мишутку за ухо. — Ты чего это удумал, ирод? Разве мыслимо так над животиной издеваться? А ежели тебе кто руки-ноги поотрывает, как оно тебе будет? Хорошо? Хорошо, я тебя спрашиваю?
Мишутка ревел во весь голос, растирая по физиономии слезы и сопли. А бабушка все драла и драла ему уши и причитала, какой он дурак и негодяй. Когда она немного успокоилась, Мишутка сообразил что к чему и схватил пузырек с клеем. Отыскав оторванные лапки жука, он попытался приклеить их на место, но жучку уже было все равно. Он умер, и лежал неподвижно, раскинув в стороны обрубки своих конечностей.
Мишутке стало очень жаль бедного жучка. Оплакав его, он положил мертвое насекомое в спичечный коробок и отнес на пустырь. Выкопав ямку, он опустил в нее коробок и засыпал могилку. Потом воткнул в холмик палочку и долго сидел, шмыгая носом. Уши его горели огнем, а в голове звучал громовой голос бабушки, ругающий его, на чем свет стоит.
Когда Мишутка вернулся домой, то сразу же уселся за стол и раскрыл альбом. Он долго и самозабвенно пыхтел, водя карандашом по бумаге. Сначала он нарисовал большой овал, затем добавил к нему еще один, поменьше, потом несколько линий и принялся все раскрашивать. И на бумаге появился жук, точно такой же, какой совсем недавно был в комнате. Мишутка раскрасил его темно-коричневым цветом и удовлетворенно вздохнул.
— Молодец, Мишутка, — похвалила его бабушка, зайдя в комнату. — Ишь, какой получился. Как живой. Давай-ка мы его на стенку повесим.
Она приколола лист к стене и Мишутка долго рассматривал свой рисунок, качая головой. Потом снова вернулся к альбому и принялся рисовать других жучков, которых видел раньше — майских, бронзовок, клопов-солдатиков, жужелиц. И насекомые обретали новую жизнь на бумаге; жизнь, которую когда-то отнял у них Мишутка.
***
С того момента прошло много лет. Мишутка вырос, а бабушка его состарилась еще больше, и теперь выходила из дома, опираясь на тросточку.
— Эх, Мишутка, Мишутка, — приговаривала бабушка, глядя на внука. — Совсем уж стара я стала, того и гляди помру. Шут бы с ней, со смертью — тебя жалко. На кого мне тебя оставить?
Мишутка с тревогой смотрел на бабушку и мычал что-то в ответ, грозя ей пальцем, будто запрещая умирать. Бабушка смеялась и махала рукой.
— Эх ты, горе луковое, — грустно улыбалась она. — Дурачок мой родной. Светлая у тебя душа.
И бабушка баловала Мишутку, каждый раз возвращаясь из магазина с какими-нибудь вкусностями. То пряников купит, то мармеладных медведей или червяков, то халвы с орехами. Но больше всего Мишутка любил мороженое. Его он ел даже зимой, в лютый мороз, ел с наслаждением, осторожно откусывая небольшие кусочки и смакуя их во рту. Часто его физиономия оказывалась вымазанной в шоколаде, и бабушка смеялась, глядя на него. И Мишутка тоже смеялся, и еще сильнее размазывал растаявшую глазурь. Зато потом, когда бабушка мылила ему лицо, Мишутка ревел, будто раненый зверь и проклинал все мороженое, которое только имелось на белом свете.
Временами Мишутка увязывался за бабушкой; он шел, поддерживая ее под руку и улыбаясь прохожим. Те явно побаивались огромного здоровяка и шарахались от него, будто от чумного, а Мишутка провожал их недоумевающим взглядом.
— Ты внимания-то на них не обращай, нечего, — говорила ему бабушка. — Пускай уж лучше шарахаются, чем пристают.
Но Мишутке все равно было обидно, почему от него, в жизни не сделавшего никому ничего дурного, все бегут как черт от ладана. Некоторые дети, увидев его, корчили ему рожи, заворачивая губу вверх, а некоторые кричали вослед что-нибудь обидное. Один парень, врезавшись в Мишутку на тротуаре, обозвал его «Франкенштейном». Мишутка не знал, что тот имеет в виду и потому не обиделся.
Продолжение рассказа в следующей публикации
Автор: Антон Марков
Канал Фантазии на тему
Загрузка...
