По ночам больничную тишину не нарушал ни малейший шум. Эдуард так привык к этому, что, услышав под утро этот странный звук, сначала подумал, что у него звенит в ушах. Но нет, этот звон шел откуда-то снаружи – тонкий, высокий, словно рожденный самой тишиной…
Пожилой пациент попробовал сесть на койке, чтобы выглянуть через внутреннее окно его палаты в коридор, но ему удалось лишь на мгновение приподняться, после чего он снова опустился без сил на полушку. Правда, он успел увидеть идущую к его двери темную фигуру, за спиной которой словно бы светился другой дверной проем. «Разве напротив моей палаты есть дверь? – удивился про себя Эд. – Там же стена с картинами!»
Двери других палат на противоположной стороне коридора находились намного дальше, он прекрасно это помнил, потому что каждый раз, когда его возили на каталке на разные процедуры и обратно, рассматривал висящие на стене пейзажи – это было одним из немногих развлечений, которые он мог себе позволить. Именно поэтому он точно помнил, что никаких дверей в той стене не было. Неужели ему уже начало что-то мерещиться?
Дверь его палаты бесшумно открылась, и человек, которого Эдуард увидел через окно, на мгновение замер на пороге. Теперь неожиданного гостя – а точнее, гостью – можно было неплохо разглядеть в свете фонарей, проникавшем через наружное окно. Это была молодая женщина в белом медицинском халате, и ее можно было бы принять за обычную медсестру или санитарку, если бы не странного вида длинная юбка, как будто бы сплетенная из проволоки, а не сшитая из ткани. Эд, возможно, не удивился бы, если бы увидел девушку в подобном одеянии на улице – молодежь в последнее время во что только ни наряжалась! – но здесь, в больнице, персоналу предписывалось одеваться скромно.
Но старик не успел подумать об этой новой странности – незнакомка уже стояла у его постели.
— Эдуард Юрьевич, вы не спите? – наклонилась она к нему, и он увидел у нее над левой бровью довольно большую и заметную темную родинку. Третья странность – такую родинку девочке должны были удалить еще в детстве, ее родители бы побоялись бы, что дочь будет считать себя некрасивой. Хотя эту девушку родинка совсем не портила.
— Не сплю, — тихо ответил Эд. – Кто вы?
— Я… здесь работаю, — прошептала незнакомка, но старый пациент мог бы поспорить, что она лжет. – Скажите, пожалуйста, это ведь вы отказались от омоложения и отдали выделенные на него деньги дочери, чтобы оплатить ее операцию?
«Все ясно, — понял Эд. – Это репортерша, прикинулась медичкой и пробралась сюда, чтобы взять у меня интервью и написать про мою «героическую жертву»! Что ж, а почему бы и нет, пусть пишет…»
— Да, это я, — ответил он вслух. – И я не вижу в этом ничего особенного. Я свою жизнь прожил, а у Лилии, моей дочери, еще все впереди, и она вот-вот станет матерью, вот-вот родит мою внучку. Если бы я не отдал ей эти деньги, погибли бы и она, и ребенок…
— А скажите… — женщина наклонилась еще ниже, заглядывая ему в глаза, и продолжила каким-то неуверенным тоном. – Вы не думали о том… что ваша внучка, которая должна скоро родиться и которая не родилась бы без вашей помощи, может оказаться… не такой, как вы бы хотели?
Эдуард посмотрел на нее непонимающим взглядом.
— Что вы имеете в виду, девушка? Единственное, чего я хочу – это чтобы и Лиля, и ее дочка были здоровы.
— Да, конечно… — теперь ночная гостья говорила, с явным усилием подбирая слова. – Но я немного о другом. Что если у вашей внучки будут не такие убеждения, как у вас, не такие взгляды на самые важные вопросы? Что она… будет одной из тех, кого вы всю жизнь считали плохими людьми, с кем всю жизнь боролись?
Вот уж о чем Эд точно никогда не думал! Какие такие у его внучки, еще не родившейся, могли быть убеждения? И какие они были у него самого, с кем он боролся, о ком плохо думал? Он всю жизнь занимался наукой, генетическими исследованиями, за что и получил право на омоложение. Из-за своей работы он и семью так поздно завел, и Лильке уделял мало внимания, и уж точно ему было не до борьбы с кем-то инакомыслящим. Хотя… бывали у него, конечно, разные споры с друзьями и с коллегами – и философские, и политические…
— Моя внучка еще даже не родилась, — прошептал он в ответ. – И я точно не увижу, какой она будет, когда вырастет. Какой смысл мне думать про ее убеждения, если я на них точно не смогу повлиять?
— Но если бы вы могли узнать, какой она станет, когда вырастет? Вот представьте, что у вас был бы шанс встретиться с ней взрослой… Ну, например, если бы ученые научились перемещаться во времени – вы, наверное, знаете, что в ваше время… что сейчас ведутся такие разработки. Если это станет возможным, когда она вырастет, она могла бы переместиться к вам, в ваше время – и что бы вы тогда ей сказали?
— Однако, вопросы у вас… — усмехнулся старик. – Я понятия не имею, что бы ей сказал, я знаю только, что был бы рад узнать, что она жива и здорова. А что она думает, какие у нее взгляды – это ее личное дело.
— Значит, вы бы все равно ее любили? – настойчиво продолжила расспрашивать его гостья. – Вы не пожалели бы, что отдали свою жизнь ради того, чтобы она родилась на свет?
— Я люблю ее уже сейчас и буду любить все оставшееся мне время, — жестко сказал Эдуард и на мгновение замолчал, а потом, продолжил в полный голос, все больше распаляясь: – Это мой родной человек, это дочь моей дочери, которую я тоже безумно люблю. Мне плевать, какие убеждения у будут у внучки когда-то там в будущем, она все равно будет моей родной и любимой. Мне осталось жить несколько дней, но я счастлив, что дал ей возможность родиться. Это самое важное – то, что она появится на свет, а не то, какие у нее будут взгляды! Если вас интересуют мои убеждения – то они вот такие.
Его собеседница выпрямилась и провела ладонями по лицу. Старик уставился на нее еще более сильным изумлением – ее щеки блестели в свете фонаря, они были мокрыми от слез. Неужели журналистку, пусть даже совсем еще молодую, начинающую, могли так растрогать его слова?
— Спасибо… — с трудом выговорила она и внезапно снова наклонилась к лежащему на кровати Эдуарду и поцеловала его в щеку. – Спасибо вам!
А потом она метнулась к двери – и из коридора снова раздался этот странный звон, который разбудил Эда.
— Постойте! – пациент потянулся за ней и снова попытался сесть, выглядывая в выходящее в коридор окно. На короткую долю секунды за окном мелькнул темный силуэт девушки на фоне светящегося прямоугольника, похожего на дверной проем, а потом свет погас, и коридор снова погрузился в ночной полумрак.
Эд закрыл глаза и лежал так, пока не наступило утро и из-за двери не начали доноситься обычные звуки – шаги врача, делавшего обход, голоса медсестер… Скрип этой самой двери…
— Эдуард Юрьевич, доброе утро! – теперь возле кровати Эда стоял Олег, муж его дочери, прижимавший к груди продолговатый белый сверток. – Вот она, Анюта, ваша внучка! Родилась этой ночью, три четыреста! У Лили все хорошо, она спит сейчас, а я решил быстренько показать вам…
Олег поднес сверток к подушке Эда, и старик с трудом смог разглядеть сквозь слезы маленькое сморщенное личико спящего младенца.
С крупной черной родинкой над левой бровью.
—
Автор: Татьяна Минасян
Загрузка...
