Подняться с постели — самое сложное. Чтобы этот процесс прошел легко, нужно несколько факторов: хорошая, зовущая на улицу, погода. Приподнятое настроение. Вдохновение. Легкость в суставах. Юность!
А если ничего этого нет, то хуже пытки не придумаешь. За окном убаюкивающая слякотная мерзость — самое лучшее время для лежки в берлоге. Ни настроения, ни, тем более, вдохновения. Какое там вдохновение, коли ты уже не юная, порхающая дева, а тетя за тридцать.
А вставать надо. Самое мерзкое слово на Земле, четыре буквы, первая «н»! На-до! А кому? Нине точно не надо. Сбрасывать с себя теплое одеяло, чистить зубы, надевать на себя рабочую одежду, чтобы тащиться бог весть куда, к черту на кулички, на дачу! Хлещет осенний дождь, холодный ветер забирается за шиворот, кругом мокро и сыро, но…
Мама с понедельника выносила мозг:
— В субботу поедем за картошкой! В субботу поедем за картошкой! И банки надо забрать!
— Пожар? Тайфун? Господи, мама, да куда она от тебя денется, твоя картошка? (Да кому она нужна, твоя картошка!) Может, подождем хорошей погоды?
И началось: тебе лишь бы ничего не делать! Хорошей погоды ждать нечего, потому что гуси полетели, значит, снег вот-вот выпадет! А по снегу на дачу не пробраться! Она замерзнет (потонет, мыши съедят, конец света настанет — нужное подчеркнуть), столько трудов пропадет! Я для чего целый год корячусь на огороде? Неблагодарная! Вырастила на свою голову!
В общем, опять скандал. А потом давление за сто восемьдесят! Не у мамы, у Нины. С маминым давлением как раз все замечательно! Маму можно смело в космос отправлять, Марс осваивать. Картошку сажать! Кинуть ей куль корнеплодов и лопату — дальше сама! Справится, Нина не сомневалась даже. Такие люди созданы для подвигов. Для преодоления трудностей! Сами эти трудности создадут, и сами мужественно их потом преодолевают! Женщины-героини! Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей!
Стащила себя с кровати. Выпила крепкий кофе. По оконному стеклу стекали ручейки косого дождя. Трындел (мать его за ногу) мобильник.
— Ты где? Мы уже вспотели тебя ждать! — мама, как обычно, наяривала по мозгам пилой «Дружба».
— Кто — мы?
— Я и Митя! Время идет! Быстрее! Ждем!
— А за мной заехать не судьба, мама? Смысл мне тащиться к тебе, крюка давать? У вас там совсем кукуха поехала, мама!
Пауза. А потом — растерянное «Ой».
Нина швырнула трубку, залезла в заначку с «брошенными навсегда» сигаретами. Вынудила! Ведь два месяца не курила, держалась, дышать только начала! На Нину накатила такая злость, что веки задергались! Дура какая! Интриганка! Сводница! Вот оно что! Вот где собака зарыта! Митенька ее любимый, единственный, несравненный, несостоявшийся зять! К-а-а-а-р-тошка у нее мерзнет… А-а-а-й!
Митенька… Димка Кузнецов, бывшая любовь двадцатилетней давности, жил своей жизнью лет сто. И Нина ему нужна была, как собаке пятая… Были когда-то бурные отношения, встречи, свидания, яростные ссоры и сладкие примирения. Были и прошли, потому что…
Коренастый, сероглазый, белозубый, типичный паренек с рабочей окраины. Вылитый Сашок из «Дальнобойщиков». Он, кстати, и работал дальнобойщиком: крепкий на словцо, надежный, нервный и порывистый. С Митькой было непросто. Из таких, как он, получаются суровые, взыскательные мужья, требующие ровного семейного тепла от стабильного домашнего очага.
Жена не имеет права возражать. Жена должна сидеть дома. Жена должна уметь ждать и прощать. Жена обязана встречать мужа с теплой улыбкой и горячим обедом. Муж — лучшая подружка. Никаких «пойду, с девочками посижу». Никаких «я постоянно одна». Целый свод правил и обязанностей и лишь одно право: жена имеет право на мужнину защиту и опору.
Ей не нравился Митин домостроевский кодекс. Она не желала сидеть дома, помешивая в кастрюле опостылевший суп, подле сопливых маленьких копий мужа. Ей хотелось танцевать в баре, ужинать с подружками в уютном ресторане, флиртовать, заставлять Митю ревновать и мучиться. Ей хотелось нырять в океан, мчаться на бешеной скорости в автомобиле, лететь с тарзанки, пробовать непонятные блюда в Тае, швыряться помидорами во время испанского праздника, сходить с ума среди карнавальной мишуры в Бразилии…
Господи, как много ей хотелось, и как мало для всего этого отведено было времени. Зачем дана человеку такая чудесная, такая единственная жизнь — чтобы варить борщ на тесной кухне и ждать мужа с работы? Скучно.
Она поняла — ничего не получится. Слишком свободолюбивая («А воля мне, Лойко, дороже всего»), слишком гордая, слишком независимая, чтобы терпеть Митины «надо», Митины «я сказал», «я прав», я, я, я!
Она разорвала их связь, похожую на виноградную лозу, крепкую, манящую, таинственную, опутавшую обоих с ног до головы. Разорвала, несмотря на дурман и головокружение от Митиных поцелуев, от его крепких и надежных рук, от этого его «я сказал». Потому что невозможно просто так отказаться от сильного, единственного, любимого мужчины. Невыносимо! Он ведь был равным, созданным для нее одной, суженым-ряженым! Но сдаться ему — значит — умереть.
А Нина хотела жить.
Мучительные дни, недели, годы тянулись без него. Порой Нина выла от тоски. Ее не радовали танцы и путешествия. Ей не интересно было с вольными и понимающими друзьями. Не трепетало сердце от мужских взглядов, притянутых ее победительной красотой. Одно и то же, одно и то же… Однотипные и однообразные ухаживания, однотипные и однообразные развлечения, солнце, жара и разноцветье красок наскучивало, книги не читались, пейзажи не удивляли, и вся суть, душа и мысли тянулись к нему, к этому остолопу, шоферюге и тирану Мите! «Митенька» — как любила повторять мама.
Мама, типичная тетенька из народа. Типичная курочка на яйцах, квочка, пекущаяся о счастье единственной балованной доченьки и знающая о ее благополучии больше, чем сама доченька. Митю мама приняла сразу и безоговорочно.
— Мужик! — долдонила она, — настоящий мужчина! Ты с ним будешь, как за каменной стеной! А детки какие будут у вас: здоровенькие, красивые! Он никогда не предаст, никогда не бросит! Чего тебе надо? Чего еще? Окстись, идиотка!
— Так и выходи сама за него замуж, — орала Нина, — чего стесняешься? Можете на пару с ним торчать на своей убогой даче! Нет, конечно, не убогой — Митя тебе все починит, перечинит, вычинит! От меня отстаньте, я прошу вас! Отвалите! Исчезните!
Она тогда познакомилась с Сашей. Саша играл в футбол за очень известную команду, подающую большие надежды. Ходили слухи, что велись переговоры с Питерским тренером, и он готов был взять будущую звезду к себе под крыло. Саша был перспективным. Почему бы не рискнуть? Да, занят, да, в разъездах, тренировки, сборы — ну и что? Саша не посягал на внутреннюю свободу Нины. Уважал ее мнение и границы. С ним было легко дружить. Дружить — да, а спать невозможно.
Нина терпела его, сжав зубы. Как так получается: минуту назад перед Ниной сидел милейший парень, и она весело хохотала над его шутками. Но стоило Саше прикоснуться к ней — милейший парень превращался в пупырчатую серую жабу, прикосновения которой вызывали тошноту. «Бог терпел и нам велел» — приказала себе Нина. Клин клином, подобное подобным… Митю надо выжигать из себя каленым железом — больно, но необходимо. Саша подошел на роль антидота великолепно, такой же противный, болезненный, но действенный.
Помогло. Митя не терпел соперников. Морду Саше бить не стал:
— Это твое решение! На цирк с конями можешь не надеяться. Нос ломать человеку, чтобы потрафить твоему самолюбию, я не стану. Выходи за футболиста, неволить не буду. Счастья тебе, как говорится, и удачи!
Больше Мити в жизни Нины не было. Сашу она тут же бросила. С преогромным удовольствием.
Митя женился через год на миленькой девочке. Хорошенькая, наивная, мягкая, как перышко. Нина часто видела их вдвоем, когда бывала в городе. Девочка была, а детонек не было. Мать выносила мозг:
— Все шалаешься? Все раскатываешь, путешествуешь? А вот у Мити жена уже! Такая приятная девочка! Любит его! Дом — полная чаша! Разодетая у Мити, как куколка! Детей, правда, нет. Не получаются у них детки. Ущербная девочка-то! Без любви детей не бывает!
— Мама, что ты несешь? Откуда ты это знаешь? — бесилась Нина. — Тебе какая разница?
— А такая! Такая! Не любит Митька свою Оксанку, ясно? Он мне сам сказал!
Выяснилось, что мама встретила Митю на улице, пристала с вопросами, зазвала в гости на чай, хотя поила вовсе не чаем. Что Митя заверил ее в горячей любви и уважении, что мама тоже заверила его в любви и уважении, что «заходи почаще, сынок» было сказано не раз. Что без него она, как без рук, и что Митя регулярно помогает ей с грузоперевозками. Бизнес у него теперь такой — грузоперевозки. И что все это делается на регулярной, абсолютно бесплатной основе!
— Какой мужик будет бесплатно женщине помогать? Ни копейки ведь не берет! За красивые глаза? — спрашивала мама.
— Так ведь ты как клещ прицепишься, фиг отлепишь! Тебе не стыдно?
Маме было нисколечки не стыдно! Они, видите ли, дружат. А жена Мити тут совершенно ни при чем!
— И все равно, он тебя любит.
Спорить с этим человеком бесполезно. И все же, где-то в глубине души Нине было приятно. Какой женщине не понравится, что ее кто-то любит? И Нине, конечно, нравилось. Нравилось, что Митя помогает матери, нравилось, что думает о Нине, несмотря на то, что дома ждала симпатичная, и безусловно, хорошая жена.
Между тем, Нина давно уже устала от своей свободы. Не хотелось никуда ехать, да и работа уже не позволяла: творческие труды забыты, здравствуй, унылый офис с девяти до шести. Отчеты, ведомости, распечатки, квартальные отчеты и планы. А зачем ты, голубушка, столько лет училась в институте? Это взрослая жизнь, увы и ах!
Подруги и друзья потихоньку исчезали в водовороте рутинной жизни: семьи, дети, дачи, коты, собаки… У многих стали хворать родители. Не до развлечений. И одна Нина до сих пор оставалась «сильной и независимой», а по-простому — одинокой. А еще если проще — никому не нужной.
Хотя, это с какой стороны посмотреть. Время не то — женщина не всегда счастлива замужем, и не всегда НЕ счастлива не замужем. Ей нравились тихие вечера, теплый плед, какао вечером и кофе утром, сон до полудня в выходные дни, шоколадное пирожное в кафе и бокал красного вина в ресторане.
Не нравились только мамины сумасшедшие вылазки на дачу, где росла чахлая картошка в спекшейся, уставшей от бесконечной перекопки, земле. Им бы отдохнуть хорошенько, и земле, и маме от тупого, радости не приносившего труда. Тщетно:
— Бабушка копала, матушка копала, и я буду копать! — талдычила она каждую весну, названивая с утра до вечера Нине на мобильный. — надо ехать, дочка! Ты мне дочка, в конце концов, или где?
И вот — новая забава. Она, видите ли, с Митей дружит. И Митя ей помогает! Нашла зятька! И теперь втягивает в свои аферы женатого мужика. А о том, что где-то ждет этого мужичка «с ужином у семейного очага» несчастная Оксана — наплевать! Детей у нее нет, значит, и не жена вовсе она Мите! Бред!
Нина ссорилась с матерью. В конце концов, она полностью отстранилась от ее дел. Пускай вытворяет, что хочет. Она в этой ерунде не участвует. Иногда мать прорывалась к ней со звонками:
— Митя мне навоза привез полную машину! Митя мне крыльцо починил, (кран, выключатель в ванной, замок в двери, люстру, пол в бане — нужное подчеркнуть). Митя-то со своей разводиться хоч-е-е-ет! Она, оказывается, такая никудышная (ленивая, толстая, аморфная, не следит за собой — нужное подчеркнуть). Он тебя любит!
В одном городе живут. Нина видела: мать не всегда врет. Оксана из тростиночки выросла в полную, неопрятную женщину, с бессмысленным взглядом. Одевалась, и правда, абы как, не думая о себе. Походка неровная, и глаза больные. Пьет, что ли? Или болеет? Митя по сравнению с ней выглядел моложе лет на десять.
Один раз Нина забежала в ближайший сетевик, снять наличность с банкомата. Пришлось ждать в очереди: какая-то старушка долго вспоминала код от карточки. Скучая, Нина смотрела в окно. И тут — они, Митя и Оксана, спешат куда-то, пересекая наискось дорогу. Зима. Гололед. А у Оксаны на ногах затрапезные сапожки-дутики. Скользкая подошва не позволила женщине устоять на ногах, и она грохнулась прямо посреди тротуара. И что Митя? Протянул ей руку, чтобы помочь подняться? Как же: он начал ее отчитывать! Какая она сякая, не смотрит под ноги, корова невнимательная, он устал уже ей одно и то же говорить! Нина в это время стояла у окна и высказывания Мити слышала прекрасно.
Выступив на публику, супруг все-таки дал ей подняться. Отправились дальше: он впереди (лихой казак), а Оксана покорной курочкой семенила сзади. И такая боль, такая обида плескалась в этих глазах, что Нине стало нехорошо. Будто в свое не случившееся будущее заглянула.
***
А потом мама (вездесущая) позвонила однажды и трагическим голосом сказала:
— Оксана умерла. Сердце! Такая молодая, а такая гнилая вся оказалась. На Митю смотреть страшно! Жалко-то как.
— Господи, ужас просто! Мне тоже жалко ее! — ахнула тогда Нина.
— Мне Митю жалко, а не ее! — оборвала мать Нину.
Нина отключила телефон. Это было уже за гранью нормального!
И вот, пожалуйста, матушкина афера удалась — карета подана, «жених» созрел.
Похудевший, постаревший Митя кивнул ей.
— Привет, да не стой ты под дождем, залезай в кабину.
Маман пожелала усесться у окна, чтобы запакованная между Митей и ней дочь уже не смела выбраться.
— Мама, двигайся! — приказала Нина, — у окна сяду я!
— Зачем?
— Курить буду!
— А у Мити в салоне не ку…
— А я — буду!
Митя не посмел возразить. Он вообще помалкивал, не отвечал даже на вопросы несостоявшейся тещи.
А потом был хлопотный день. Мама возилась с барахлом, как курица с яйцами. Митя таскал мешки с картошкой, Нина загружала в фургон банки с соленьями. Запыхались, промокли, как черти!
— Нет, дорогие товарищи! Так дело не пойдет! — трещала мама. — Мы завтра все трое сляжем с простудой! Я печку топить побежала! Будем сушиться и чай пить.
Вместо чая на столе вдруг очутилась бутылка с алкоголем. Колбаса, огурцы, капустка — да она подготовилась, однако! Нина устала злиться, скинула с себя мокрую насквозь одежду и уселась за стол.
— Я пить не буду, — отнекивался Митя, — мне же за руль!
— Подождет твой руль! Переночуем! Чего стесняешься, все свои! — чирикала тещенька.
Нина усмехнулась: никто и не сомневался… Сводница. Интриганка…
Она уже не пыталась сопротивляться. От Мити вкусно пахло: лосьоном для бритья и здоровым мужским потом. Родной запах. Так пахнет от мужчины. От любимого мужчины. Сколько их было, мужчин, у нее. Но…
От выпитого теплело под ложечкой. Глаза Мити, светлые его глаза, смотрели прямо, испытующе. Нет, в этих глазах она никогда не увидит смятения и жалостливой растерянности. Не тот Митя человек. Прямой и стальной. Каким ты б-ы-ы-л, таким ты и остался-я-я-я!
— Ой, Нинка! Забыла! У Сергеевых сегодня бабке Тасе юбилей! Они ж меня к себе всю неделю зазывали! Видала, сколько машин ко двору понаехало?
— А что, баба Тася не уехала никуда? — удивилась Нина.
— Очнись! Второй год зимогорят! Нравится им тут. Природа! Это тебя на дачу не затащишь! — она воровски стрельнула глазами на Митю и в ту же секунду смоталась.
Нина даже не злилась. А и пусть валит, сводница. Почему бы и нет? Оба свободные люди! Митя, наверное, подумал то же самое, потому что его руки тотчас обняли плечи Нины.
— Как я по тебе соскучился! — не сказал, выдохнул он.
***
А лежать с ним было хорошо. Да и вообще хорошо вот так лежать на перине, в теплом доме у натопленной матерью печке. Тихо-тихо вокруг, и ранние осенние сумерки серым туманом окутали готовящуюся к зимнему сну землю.
— Хватит, Нинка, подурили, и будет. Давай съезжаться, — просто и без затей предложил Митя.
Она помалкивала, разглядывая паутину в углу под потолком. От теплого воздуха паутина мерно подрагивала, словно дышала.
— Ты думаешь о покойной жене? — спросила она вдруг.
Митя откинулся на спину. Тоже затих. Потом разомкнул все-таки губы.
— Да. Думал. Я ее очень любил. Она — прекрасная женщина. Таких больше не будет.
Нину покоробило: лежать в постели с другой женщиной и восхищаться покойной женой. Высшая степень… чего? Откровенности? Доверия? Хамства?
— Мама передавала мне совсем другую информацию.
— Мама просто очень хочет завести себе зятя, — улыбнулся Митя, — я ее понимаю. Я тоже ее очень люблю. И… тебя люблю. Это сложно объяснить: разные любови получаются. Оксана была светом в окошке, уютным таким огоньком. Идешь по сугробам, замерзаешь в полях, умираешь… В далеком небе сверкает полярная звезда. Она прекрасна, но не греет, не жалеет, не желает тебя! И ты готов умереть, ибо никакого смысла в своей пустой, обледенелой жизни больше не видишь!
И вдруг — теплый, живой огонек вдали. Ты тянешься к нему из последних сил, молишь Господа, чтобы помог тебе дойти, доползти, почти кричишь! И Бог тебя слышит. И вот — твой теплый огонь рядом. Мягко и спокойно около него. Ты понимаешь: мое! И никуда не желаешь уходить.
Но отогревшись и отдохнув, ты, как баран, как безмозглый мотылек, снова пялишься на полярную звезду. Смотришь и не можешь наглядеться. Потому что, она — ТА САМАЯ! Она! Ты, как пес на цепи, задрав голову кверху, смотришь, смотришь, смотришь на далекую полярную звезду, сходишь с ума от любви, но боишься покинуть свой милый огонек. Иначе тебе — смерть.
Митя поднялся с постели, прошлепал к столу. Спина у него коренастая, широкая, и весь он широкий, сильный, уверенный в себе мужик, знающий и цену свою и мощь свою. Присел у стола, закурил.
— Я старался любить Оксану. Ни словом, ни жестом ее ни разу не обманул, не оскорбил. Заботился о ней. Если бы не больное сердце… Мы замечательно жили. Ей было со мной хорошо!
Нина смотрела, как Митя выдыхает аккуратные колечки дыма. Глаза, скупые на слезу, казались влажными. Любил…
И тут перед Ниной из табачного дыма, из этих голубоватых колечек, как из фантастических частиц возник, материализовался мираж, воспоминание, фантом: женские глаза. Прекрасные женские очи, полные горькой обиды и слез. Так смотрят измученные лошади, брошенные собаки и… несчастные, растоптанные женщины. Так смотрела Оксана…
Нина, не стесняясь собственной наготы, вдруг вскочила.
— Хорошо, говоришь? Любил, говоришь? Это не ей с тобой хорошо было. Это ТЕБЕ рядом с ней было хорошо. Как падишаху! Как турецкому султану! Эмиру! Тирану! Фашисту! Ты унижал ее, оскорблял, топтал ногами! Ты ее убил! Ты! Ты! Ты!
Потом она кричала что-то вовсе не разборчивое, требовала уматываться на все четыре стороны, он тоже что-то ей такое кричал оскорбительное…
Она кидалась в него чем попало, одевалась наспех, плевалась, размахивала руками, затем, одевшись, выскочила прочь из дома, в прохладный, тугой, свежий осенний вечер. Около избы Сергеевых рычали автомобили: кто-то покидал гостеприимных хозяев… Нина побежала туда.
Старенькая «нива» урчала, пробовала силы. Мордатый мужчина, кровь с молоком, уже хлопнул дверцей, как подскочила Нина.
— Здравствуйте, вы в город?
— Нинка, ты, что ли? — удивился румяный богатырь. — Какими судьбами тебя в наши палестины занесло?
Нина, присмотревшись, улыбнулась:
— Сережа? Батаков? Ну ты, право… Откормила тебя баб Тася! Ты что, ты где вообще?
Серега открыл дверцу. Улыбнулся всей своей простецкой, удивительно симпатичной физиономией:
— Садись! По дороге расскажу! А чего не пришла? Мама твоя до сих пор отплясывает!
— По дороге расскажу!
Нина захлопнула за собой дверь. «Нива» рванула вперед, разбрызгивая вокруг себя ошметки стылой октябрьской грязи.
—
Автор: Анна Лебедева
Загрузка...
