Ясным летним утром сорок первого года отец и мать провожали дочь на войну. Девятнадцатилетняя Зиночка, младшая дочка пожилых супругов, только что закончила медицинское училище. Отец, Алексей Иванович, гордился, что сумел выучить дочку: снимал угол в городе, возил деревенские продукты, покупал крепдешиновые платья, чтобы Зиночка была одета по моде.
В деревне завидовали: «Как там ваша Зинка? Стала фельдшерицей? Теперича загордится». Алексей Иванович отмалчивался, а Татьяна Матвеевна, отвечая любопытным бабам, незаметно сплёвывала: «Тьфу-тьфу, как бы не сглазили!»
Родители радовались: дочка будет работать в городе. Глядишь, и жениха найдёт себе городского. Но началась война, и в первые же дни мобилизации Зиночке пришла повестка: забирают в армию.
У околицы Алексей Иванович придержал лошадь: «Возвращайся домой, мать, мы поедем шибче, а то и к вечеру не доберёмся». Татьяна заголосила, перекрестила дочку, сунула крестик в карман и прошептала осевшим голосом: «Береги себя, деточка! Бог с тобою!»
— Письмо пришли, когда на место попадёшь, — прощаясь на призывном пункте, обнял дочку Алексей Иванович. — Даст бог — война к осени закончится, тогда вернёшься домой. Служи — не тужи! А уж мы будем молиться за тебя!
В строю таких же юных, но сразу повзрослевших девчонок, Зиночка внезапно поняла: их ждут суровые времена. И война ни к какой осени не закончится! Такое же предчувствие было у всех, кто в этот день собрался у военкомата. Женщины тихо плакали, мужчины были серьёзны и молчаливы. Девушка не смогла сдержать слёз и разревелась, как маленькая, не столько от страха, сколько от того, что была слишком молода и мечтательна. А тут все мечты рухнули в одночасье. Прощай, любимая работа! Прощай, вся жизнь! Убьют, наверное! Ничего не успела, даже нигде не побывала, кроме маленького городка, где училась.
Но судьба была благосклонна к Зиночке: не убило, даже не ранило на фронте. Зато сколько пришлось пережить наивной девчонке за эти длинные военные годы! Во фронтовом медсанбате она испытала все тяготы воинской службы: таскала раненых, делала перевязки, стирала километры окровавленных бинтов, кипятила солдатское бельё, вместе со всеми выходила из окружения.
Ранней весной сорок пятого у деревенского дома затормозила военная полуторка, из неё вышла Зинаида в сопровождении двух красноармейцев. Алексей Иванович, вконец состарившийся за войну, сидел у самовара. Татьяна Матвеевна возилась у печки, когда услышала шаги в сенях.
— Отец, кто там ломится? Говорила тебе, крепче закрывай калитку.
— Это я, мама, — неожиданно услышала Татьяна и увидела входившую в избу дочь, усталую, пропыленную долгой дорогой. Шагнувший вслед за ней солдат держал на руках ребёнка, который, попав в тепло, зашевелился и заплакал. Но Зина будто не слышала детского плача. Она устало опустилась на лавку, скинула шинель. Солдат с ребёнком топтался у порога, другой выглядывал из-за его плеча.
Первой опомнилась Татьяна Матвеевна. Она бросилась к младенцу, подхватила на руки, понесла за перегородку. Алексей Иванович присел рядом с дочерью и заглянул ей в глаза. В них отразилась боль от пережитого, по щекам градом потекли слёзы. Боясь, что она сейчас зарыдает в голос, отец обнял её за плечи и прижал к себе: «Ну будет, будет! Главное, что жива». Потом, посмотрев на солдат, сказал: «Что, служивые, намаялись? Проходите за стол, почаёвничаем».
Вечером, когда улеглась суматоха и красноармейцы отбыли в часть, родители, затаив дыхание, слушали Зиночку. Неохотно она рассказывала о том, как ей служилось, как появилась на свет её девочка. Мать украдкой вытирала слёзы: жалко было младшенькую, натерпелась, бедная, на проклятой войне. Отец ничего не спрашивал, и так было всё понятно. Зиночку душили рыдания, она то и дело прерывалась, хотелось забыть многое из военной поры. Но разве такое забудешь?
В далёком сорок первом, получив назначение в медсанбат, Зина поначалу растерялась. Но подружка, боевая Тонька, с которой познакомилась ещё на призывном пункте, взяла над ней шефство. Зиночка часто ревела в подушку, вспоминая беззаботное время, доставала мамин крестик, который напоминал о доме. Корила себя: вместо того, чтобы готовиться к труду и обороне, как другие парни и девушки, она, принарядившись, убегала в городской парк. Любила потанцевать и послушать местную певичку, исполнявшую под оркестр песни Шульженко «Голубка», «О любви не говори».
Постепенно из легкомысленной Зиночки она превратилась в Зинаиду, так она просила себя называть и так ей на войне казалось уместнее. Она втянулась в тяжёлую работу, привыкла не спать ночами, делать перевязки под бомбёжками, ассистировать при операциях, не содрогаясь от вида рваных ран. С затаённым дыханием наблюдала, как молодой хирург Аркадий Николаевич виртуозно проводит тяжелейшие операции, вправляет руки и ноги, зашивает раны, не обращая внимания на кровь, гной, мат и стоны. Она не помнила, когда влюбилась в Аркадия, поначалу не столько в самого хирурга, сколько в его умелые руки. Тот оценил усердие молоденькой медсестры, отсутствие робости и отвращения при уборке кровавых тряпок, оторванных конечностей. Он всё чаще брал её ассистенткой, а после операции они вместе пили чай из алюминиевых кружек, задушевно вспоминая довоенную жизнь.
Зина не заметила, как мыслями унеслась в счастливую весну сорок третьего, когда её влюблённость в Аркадия не видел только слепой. Тогда её вызвал на разговор старшина медсанбата. По девчоночьим меркам он был старый, уже сорок лет. Совсем ничего не понимал в любви, а у медсестричек просто сносило голову. Все в кого-то влюблялись. Да и как не влюбиться, если тебе двадцать или чуть больше лет. А тут весна, и уже не страшный сорок первый, а сорок третий, когда все воспрянули духом. Всё чаще звучали разговоры о победе. Война откатывалась на запад. И потом — война войной, а жизнь и молодость берут своё.
— Эх, дочка, — сказал старшина, — да ты голову от Аркадия совсем потеряла! — он внимательно смотрел на Зиночку, но она молчала, лишь румянец выдавал её волнение.
Не дождавшись ответа, старшина задумчиво произнёс: «Хороший он врач, ничего не скажешь, раненые его уважают. Не одного уже вытащил с того света, — закурив, добавил, — как в него не влюбиться, смелый, от пуль не прячется. Я с ним с сорок первого! Но сейчас война, а вдруг дитя появится? Я почему всё это тебе говорю, у самого такая же дочка дома осталась».
«Ничего ты не понимаешь, товарищ старшина! Мы любим друг друга и будем вместе, несмотря ни на что», — думала Зиночка, но ничего не ответила доброму дядьке-старшине. Поняла, что тот начнёт её отговаривать. А она твёрдо решила: «Аркадий — самый дорогой мне человек, и отказываться от любви я не собираюсь. Может, нас убьют! Пусть хоть недолго, а буду счастливой».
Очнуться от горьких, и в то же время счастливых, воспоминаний заставил плач ребёнка. Зина метнулась за перегородку. Татьяна Матвеевна со слезами проводила её взглядом.
— Будет, мать, будет! Главное, дочка жива, домой вернулась с руками-ногами, Слава тебе Господи! А сколько инвалидов, сколько поубивало? Сыны наши где? — Алексей Иванович перекрестился на икону Спасителя, висевшую в красном углу за занавеской. Он и сам был взволнован не меньше жены, но понимал, что только на нём сейчас держится семья.
Татьяна согласно закивала: хорошо, что Зиночка дома, хотя бы о ней не нужно плакать и молиться.
— Да, и что произошло-то? Ребёночка родила? Разве это грех, мы поможем вырастить, пока ещё в силе. Не переживай, мать, не расстраивай Зиночку.
— Видно, Аркадий — хороший человек, раз дочка полюбила его, — задумчиво ответила Татьяна Матвеевна, — жалко, убило его.
— А ты откуда знаешь? — вскинулся Алексей Иванович.
— Зиночка мне рассказала, когда девочку кормила. Я еле выпытала у неё.
— Убило, значит. Он ведь в медсанбате служил, на передовой не был. Снаряд, что ли, в госпиталь попал?
— На переправе его убило, когда в Чехословакии через Одер переправлялись. Зина ждала его в тылу, но он так и не объявился. Командир сказал, что переправу разбомбило, врачей и раненых много утонуло. Отдал ей аттестат и офицерскую книжку, чтобы деньги за Аркадия получила. Видно, сильно уважал Аркадия, машину вот выделил и солдат, чтобы Зиночку в сохранности домой доставили.
Она открыла дочкин армейский вещмешок: «Вот остались письма. Он ей в тыл писал, когда она девочку родила, да фотокарточка. Перстенёк с голубым камешком. Ещё вот офицерская книжка. Уж не знаю, пригодится ли?»
Алексей Иванович повертел в руках документ: «Пригодится, надо девчонку поднимать! А это всё-таки деньги!»
—
Автор рассказа: Юлия Морозова