Начало в предыдущей публикации
А потом все стало ясно. Маше совершенно нельзя было пить спиртное. Ни при каких обстоятельствах. То ли последствия родовой травмы, то ли отсутствие важного фермента сыграли с ней злую шутку. Выпив хотя бы грамм водки, Маша забывала про все. Никакой ответственности, никаких мыслей — только тупая тяга к грязи, к вони, вшивым матрасам, к животным отношениям между бывшими людьми. Когда Маша выходила из запоя, она еще такая юная, словно оборотень после кровавой ночи, выбиралась из логова и ползла домой, где отмокала часами в ванной, отъедалась и потом стояла перед мамой на коленях.
Три месяца покоя, тишины и счастья. Родительская квартира сияла чистотой, блистала намытыми до скрипа окнами и шуршала накрахмаленными занавесками. Мама прикрывала загулы дочери медицинскими справками и слезливыми просьбами. Впрочем, Маша быстро догоняла одноклассников, и учителя только руками разводили: талантливая! Но ближе к окончанию квартала все в доме мрачнели, а Маша ходила возбужденная и писала в толстой тетради удивительные стихи.
Страницы быстро кончились, и сестра начала подклеивать в нее дополнительные листы. Тетрадка пухла на глазах, а в КВД пухла Машина личная медицинская карта. К ней липли мужики всех мастей и всех сословий. А она, застенчивая в трезвой жизни, была безотказной и небрезгливой в пьяном небытие. После КВД приходилось ей пару раз лежать в травме: обманутые жены ломали ей челюсти, руки, разбивали голову.
К восемнадцати годам Маша имела за плечами бурную жизнь, которая Марине снилась лишь в страшном сне. И, тем не менее, она была чудо, как хороша! Высокая, стройная, с огромными голубыми глазищами и тонким носом (его почему-то никто не сломал). Никаких хамоватых манер, нежный румянец во всю щеку и писательский талант!
Марина, пожалев родителей, забрала сестру к себе, где та с легкостью поступила в колледж. Все под присмотром. Андрей, муж, не возражал, места в квартире достаточно, пусть живет. И Маша жила. Молодые, возвращаясь домой с работы, обнаруживали на столе царский обед. В запущенной было, огромной квартире Андрея, доставшейся ему от бабушки, наконец-то появился женский уют и красота. Маша все успевала.
Они потом еще долго сидели на кухне, и Маша мечтала:
— Все! Никаких гулянок. Окончу колледж и поступлю на факультет журналистики в Питере. Я всего добьюсь, ты меня знаешь. Родителей одену, как куколок. Деньгами буду снабжать…
Андрей поддакивал, а Марина верила, что так и случится. А пока нужно было помогать папе и маме не деньгами, так хоть делами. Отца сократили, умерла бабуля, серьезно заболел дед. Пришлось везти старика в город, а вместе с ним — всю его живность: корову, овец и поросенка. На даче был выстроен хлев, и теперь мама училась ухаживать за беспокойным хозяйством. Марта, корова, платила за заботу сторицей: в голодные девяностые ее жирное молоко и творог разлетались на ура. Родители не жаловались, тянули свою лямку, а дед как-никак ветеран войны, помогал им деньгами.
Вроде бы и жизнь наладилась…
Но Маша снова пропала. Это случилось неожиданно, ведь она сумела продержаться не три, а двадцать три месяца! Марина пришла с работы и не обнаружила в доме ни Маши, ни денег, которые они с Андреем копили на машину, ни золотых украшений.
***
Похоронили деда.
— Он так стонал, так мучился, а потом закрыл глаза, и, понимаешь, лицо разгладилось. Он такой успокоенный лежал, — плакала мама, рассказывая Марине о смерти родного человека.
Звякали ложечки в чашках с чаем, на столе — миски с блинами и кутьей.
— Машка звонила, — вдруг выпалила мама, — говорила, что все хорошо. Она поступила на журфак, живет с каким-то «новым русским». Врет, наверное. Обещает приехать.
Маша, правда, приехала через два месяца. Она ворвалась в дом, словно свежий ветерок. Полы длинной песцовой шубы оставляли после себя аромат изысканных духов. Волосы, подстриженные явно не в районной парикмахерской, уложены в эффектную прическу, а на тонких пальцах сверкали дорогие камни.
— Спасибо, что ничего не сказала маме. Прости, — сестра вручила Марине толстую пачечку денег, — здесь хватит на все. И надолго. Жорик для меня ничего не жалеет.
— Держишься? — спросила ее Марина.
— Да. Это легко. Я ведь закодировалась, — усмехнулась Маша, — правда ребенка родить не смогу никогда. Ты ведь знаешь мой «послужной» список.
Маша звонила матери каждый день. И это длилось три года подряд. На рождение племянника приехала вместе с Жориком, симпатичным мужчиной лет сорока. Охать по этому поводу никто не стал — ладно, что не восьмидесяти. Главное, чтобы у них было все хорошо!
Марину целиком захватило материнство: Славка оказался капризным и горластым. Придумали воспитывать его по «Споку», но потом гневно отринули его дурацкую методику и таскали маленького вредину на руках круглыми сутками. Поэтому в ясли отводили сына с удовольствием — хоть отдохнут немного. Но вернувшись домой, присмирели и поняли, что без Славки невозможно пусто в квартире.
Марина бы с удовольствием сказала, что жизнь удалась, но боялась: Маша — мина замедленного действия. С ней нельзя расслабляться. И оказалась права. Мина «взорвалась». Ни звонков, ничего. Мама что-то лепетала Георгию-Жорику, потерявшему любимую, но разве она могла чем-то помочь? От Маши не было вестей около года. Такой срок родителям сложно вынести. У матери случился второй инсульт.
Марина разрывалась между сыном и родителями. Скотину пришлось продавать. Хорошо, что корову купили замечательные люди. Хоть тут душу травить не пришлось. Больницы, капельницы, массажи, уход — Марина похудела на десять килограммов. Кое-как, но получилось вернуть к жизни человека. Маму — да. А отца — нет. Он умер во сне, внезапно, не мучаясь. На похоронах Маша не была.
Она объявилась через полгода, просила прощения, обещала, что «никогда». Дала Марине свой новый телефон и адрес. Маме звонила исправно как часики. Пыталась поговорить с Мариной, но та не брала трубку. Не хотелось. Так длилось еще год, и Марина привыкла, что в ее жизни больше нет младшей сестры. Но позвонить все-таки пришлось. Когда ушла мама навсегда, отмучившись на грешной земле.
Машка рыдала в трубку, кричала и обещала сию минуту сорваться с места. Но… не приехала. Марина звонила ей тысячу раз, просила помочь с похоронами, но сестра отключила телефон. Удар, как всегда, меткий и жесткий. Марина вычеркнула Машу из своей жизни.
Квартиру родители не успели приватизировать. Марина все оставила, как есть, прилежно платя за коммунальные услуги. Мало ли, пусть будет. Славка пошел в первый класс, вытрепал все нервы с «уроками, которых не задают», и Марина то смеялась, то плакала, глядя каких уродцев вместо крючков и палочек выводит в тетради ее флегматичный сынок. Учительница жаловалась, что Славик не слушает ее, с интересом изучая вид из окна. Марина занималась дополнительно, но сыну не нравилось учиться. Рисовать, читать, лепить — да. А считать, решать — нет. Гуманитарий!
Андрей пропадал на работе, денег не хватало катастрофически. Марина цеплялась за все, что можно, умудряясь вкалывать на трех работах. В школу после декрета она так и не вернулась. Наверное, зря. Что теперь жалеть? И еще эта квартира висит мертвым грузом. Но как ее продать — необходимо согласие еще одного человека.
Пришлось звонить.
— Привет, Марина. Рада тебя слышать, — и долгий, натужный кашель.
Через пятое-десятое пришлось объяснить, в чем проблема.
— Не получится. Мне, знаешь ли, надо ведь где-то жить!
— Живи, кто тебе мешает. Но тогда плати за квартиру сама.
— Сейчас не могу. Я в больнице.
— Опять?
— Нет, в другой. В туберкулезном диспансере. Марина, у меня даже нижнего белья нет, — сестра заплакала.
— Диктуй адрес. Я завтра приеду.
Эти ненавистные Питерские пробки! Эта мерзкая толкотня. Проще, ей-богу, на поезде и метро сюда доехать, если бы не баулы со сменной одеждой, тапочками, косметикой, книгами, халатиком и еще целым списком необходимых вещей. Маше разрешили спуститься вниз и пообщаться с сестрой через стекло. Марина отпрянула, увидев вместо красавицы скелет, обтянутый серой кожей. Разговор не клеился, но Марина сумела втянуть Машку в беседу, рассказывая о книгах и духах, которые привезла.
Уезжая, обернулась. Машка осеняла ее крестом.
Через полгода она вернулась в родительский дом. И потекли, побежали годы. То Марина радовалась за нее — взялась за ум, замуж вышла за хорошего человека. То опять — двадцать пять, и никак не наладится жизнь сестры. То — все хорошо, и муж вернулся. А потом — огромный долг за квартиру, который приставы повесили на Машу.
Уже и Славка вырос, и в армии отслужил, и девушку завел, а Машка все дрейфовала в своей стихии. Выплатив деньги, Марина выписалась из квартиры. Амба! Подводило здоровье, да и Андрей начал жаловаться на высокое давление — хватит с них.
Марина часто вспоминала библейскую притчу и не принимала ее сердцем. Вот он, пример на глазах: сестрица цветет и пахнет, оправившись после тяжелой болезни, мучает своего несчастного Ваську так, что он не выдержал и ушел все-таки, мучает Марину, даже кошку свою мучает, бросая ее на произвол судьбы, когда отправляется в «путешествие». И ничего: все ее любят, холят, лелеют, не отворачиваясь. А ей — что? Суета? А родителям покойным? Хорошенькое дело!
А потом суета закончилась. У Маши в легких нашли опухоль, и она начала очень быстро сгорать. Умирала на руках у Марины. Долго, трудно и тяжело. Сестра уже с трудом говорила и все тянула руки к ее рукам, из последних своих сил пытаясь до нее донести что-то важное.
— Ба…батюшку позови. При-час-титься надо…
Марина рванула в церковь, умываясь слезами, позвала священника.
А потом он вышел из комнаты и пригласил старшую сестру.
— Подите, попрощайтесь. Отходит.
Маша лежала в постели спокойная, удивительно красивая, чистая, молодая.
— Прости меня за все. Теперь… Теперь тебе будет легче. Славочку поцелуй за меня. Плохая была я тетя. И дочь плохая. И жена. Я все равно любила всех вас. И…люблю.
После похорон Марина больше не вспоминала библейскую притчу. Суета, действительно, закончилась. Она надеялась, что навсегда.
—
Анна Лебедева
Загрузка...
