Эту историю очень давно рассказала мне бабушка Маша, которая, почти 70 лет назад, стала свидетелем необъяснимого явления.
Бабушка моя на ту пору была младшим ребёнком в большой деревенской семье, где все дети слушались тринадцатилетнюю Настёну, на плечи которой лег присмотр за тремя братьями и двумя сёстрами. Отец Иван работал на лесозаготовках и по тем временам получал хорошие деньги, а мать Клавдия трудилась в колхозе дояркой. Словом, жили да радовались.
Но семейное счастье вскоре омрачилось — заболел отец. Упал в воду холодной осенью, когда сплавляли брёвна по реке. Единственный фельдшер на пять деревень признал у него простуду и выдал микстуру, дав отлежаться лишь пару дней.
— Помру я, Клава, уж кровью кашляю, — сказал однажды Иван жене, — береги ребят. Я денег скопил немного, купи вторую корову. С двумя бурёнками вам жить полегче будет, сметану да масло продавать станете. Глядишь, и проживёте без меня-то.
— Да что ты говоришь такое, — плача у подушки мужа, причитала Клавдия, — ты поправишься. Налепим тогда пельменей, соседей позовём.
***
Ивана похоронили через три дня. Провожать его вышла вся деревня. Клавдия была безутешна: от горя спутала день с ночью. Всё валилось у неё из рук.
— Мам, мы есть хотим, — жаловались младшие и обнимали мать.
А та безучастно смотрела на детей и молчала. Старшая Настёна прибегала из школы, кормила скотину, топила печь и на скорую руку готовила похлёбку, на которую дети набрасывались, как голодные волки. Не ела лишь мать.
Из ступора Клавдию вывел председатель.
— Ты собираешься на работу выходить, иль нет? — спросил он, когда зашёл в избу.
Оценив взглядом домашний упадок и отсутствие реакции горюющей Клавдии, мудрый старик пошёл ва-банк.
— Значит так, Клавдия, детей я у тебя конфискую. Сидят, понимаешь, целый день голодные в нетопленой избе. На работу вместо тебя Настёна ходит. Планы по надойке снизились, куда девчонке за нашими бабами угнаться? Пожалей дочку, надорвётся ведь! Разве Иван хотел бы такой участи своей семье? Опомнись! У тебя дети!
— Как это конфискуешь? — встрепенулась Клавдия. — При живой-то матери? Не видишь: горе у меня.
— А разве это жизнь? — спросил председатель. — Ты же руки опустила. Да и у кого горя-то этого не было? Вон, у тётки Ефросиньи все сыновья вместе с мужем в 43-м на фронте сгинули. А она людям помогает, и в работе за ней не угнаться.
Председатель посмотрел на испуганных ребятишек, сбившихся в углу.
— Собирайтесь, орлы, со мной пойдёте.
— Куда ты их поведёшь? Не пущу! — закричала Клавдия, раскинув руки и сверкая глазами.
— К себе домой веду. Жена щи сварила да пирогов спекла, пусть поедят горяченького, — устало ответил старик, — а ты подумай.
***
Дети ушли. Клавдия оглянулась. Она осталась совершенно одна, чего раньше никогда не было. Это напугало её. Вдруг гробовую тишину прорезало мычание Зорьки. Клавдия схватила подойник, чистое полотенце и пошла в хлев. Корова подошла к хозяйке и лизнула руку шершавым языком.
— Есть хочешь, милая, — тихо сказала Клавдия, — вот тебе сенца, прости меня, дуру, совсем я тебя, кормилицу, забросила.
Тёплые молочные струйки били в подойник и стекали по рукам. Воздух наполнил сладковатый запах парного молока, и Клавдия почувствовала, как холодные тиски отпускают её сердце.
Она растопила печь, убралась и поставила варить кашу с мясом. Скоро должны были вернуться дети, и Настёна с фермы. Клавдия подумала о дочери, и жалость к ребёнку выбили новую партию слёз.
— Мамочка, не плачь!
Это Настёна вернулась с фермы, замерзшая и голодная. Клавдия обняла любимицу и усадила за стол.
— Прости меня, доченька, что взвалила на тебя такую ношу. Всё будет хорошо. Я никогда больше не покину вас, деточки!
Вскоре вернулись ребятишки. Они были счастливы, что их мать опомнилась от забытья.
А через неделю Клавдия работала вместо Ивана на лесозаготовках.
Летом семья купила тёлочку, которую ребятишки по очереди пасли в лугах. Клавдия была рада. Вторая корова поможет семье заработать лишние деньги на продаже масла и сметаны, чтобы скопить денег на учебу Настёны в городе.
Казалось бы, жизнь семьи наладилась, и всё шло свои чередом.
***
— Настёна! Настёна! Беда!
Тётка Ефросинья бежала к дому Клавдии, сняв на бегу платок.
— Что стряслось? — спросила Настёна, а дети возле дома замерли, всматриваясь в лицо соседки.
— Мать ваша под брёвна провалилась, когда лес по реке перекатывали! Утонула Клавушка! Достали уже неживую. В лечебнице она лежит.
— Мама! Мама! — нечеловеческий крик вырвался из груди Насти, и она бросилась бежать в лечебницу, как была, босиком.
Ребята заревели, сбившись в кучку. Соседки вышли из домов. Одни увели детей к себе, другие стали готовиться к похоронам. Родственников у Ивана и Клавдии не было.
***
Погребение Клавдии назначили через два дня. Все это время её тело лежало в лечебнице. В доме оставались дети, поэтому председатель распорядился не пугать ребятишек видом умершей матери. Настёна стала, как маленькая старушка: как-то сразу поблекла, похудела, пропал живой огонёк в глазах.
А люди жалели ребятню. Каждый житель рвался чем-нибудь помочь: кто еду приносил, кто со скотиной управлялся.
— Пётр Савельич, у меня к тебе дело, — сказала тётка Ефросинья председателю, — хочу ребят Клавдии себе взять. Моих-то война-душегубка всех забрала, так хоть этим опорой стану. Подсоби, родной, не отдавать же ребятишек в детдом? Мало они за свою маленькую жизнь намаялись, столько горя хлебнули?
— Да я и сам, Ефросинья, об этом думал, опять же супруга моя не против. Ну, если ты просишь, то уступлю их тебе и помогать буду. После похорон все бумаги и соберём.
***
Клавдию похоронили рядом с Иваном. Дети долго ещё стояли на могилках родителей и надрывались в плаче. Не плакала одна Настёна. Она, не отрываясь, смотрела на фотографию матери.
— Как бы девчоночка-то не рехнулась, — говорили деревенские бабы, — ни слезинки не проронила, а ведь поплакать надо, чтобы легче стало.
— Ты посмотри, за год оба родителя сгинули. Видать, Клавдия так скучала по мужу, вот Иван её и забрал, — шептались соседки.
Тётка Ефросинья осталась ночевать с детьми в их избе. По деревенскому обычаю родне нужно сорок дней прожить в доме умершего. А дети и сами не хотели покидать отчий дом.
Поздно поужинав, все ушли спать.
— Оставь, Настёна, посуду, ложись, милая, я с утра всё уберу, — сказала тётка Ефросинья.
Ребята расположились на печи и полатях, а тётка Ефросинья легла на лавку.
Ночью Настёна проснулась от шороха. Кто-то ходил по горнице. Сначала она подумала, что это тётушка встала. Но нет, Ефросинья мирно похрапывала на лавке. Пересчитав братьев и сестёр, Настёна поняла, что и они на месте. Но кто же ходит?
Когда длинная белая фигура вышла на пятачок, освещаемый луной, Настёна узнала гостя. Ужас сковал сердце девочки, голос застрял где-то в горле, а голова закружилась от шока. Это была мать. Она ходила возле стола и гремела чашками. Потом Клавдия наклонилась над спящей Ефросиньей и что-то начала ей шептать. Настёна разбудила старшего брата и сделала знак, чтобы тот молча выглянул за шторку. Мальчик, увидев мать, закричал от страха. Проснулись остальные и начали гомонить. Покойница, услышав шум, подняла голову и вперила белёсые глаза на печь, где сидели дети. И лишь один ребёнок не испугался.
— Мама, — тихо сказала младшая Машенька и заплакала.
Клавдия протянула руки к плачущей дочери, которая пыталась слезть с печки, но её крепко держала Настёна.
Странно, но Ефросинья беспробудно спала. Вскоре в коровнике запел петух, а за ним и другие. Когда дети собрались с духом и посмотрели вниз, матери уже не было.
Обнявшись, дети проспали до утра, пока их не разбудило пыхтенье самовара.
— Вставайте, сони, — весело сказала тётка Ефросинья, — я сама чуть корову не проспала. Давно так не высыпалась.
Перебивая друг друга, ребята рассказали, кого видели ночью.
— Вам показалось, — сказала тётка, — от горя ещё не то привидится.
Но в следующую ночь никто из детей не спал, ожидая прихода покойницы. После двенадцати они услышали звуки в ограде и громкое мычание коровы. Кто-то доил Зорьку! И что-то потянуло детей в хлев с неимоверной силой.
Когда они приоткрыли дверь в коровник, то увидели, как при тусклом свете Клавдия доила Зорьку и с нежностью гладила её по бокам. Вдруг звуки струй стихли, и покойница обернулась. Она встала и медленно пошла к детям. Маша протянула ей руку, пытаясь вырваться из цепких объятий Настёны. Мать остановилась и открыла рот в немом плаче.
— А-а-а! — закричали дети и побежали обратно в дом. Они залезли на печь и замерли.
— Вы чего разбегались среди ночи, спите, а то…
Но Ефросинья не успела договорить. Дверь скрипнула, и в комнату зашла Клавдия. При виде покойницы у Ефросиньи перехватило дыхание, а тело сковало ледяным ужасом.
Клавдия скользнула на кухню и стала перебирать столовые приборы, затем встала посредине комнаты и вперила взгляд на печь. Сколько прошло времени — испуганные дети и Ефросинья, закрывшая от страха глаза, не знали. Но с первыми криками петухов Клавдия ушла.
***
Утром Ефросинья с детьми поспешили в соседнюю деревню, где жила древняя знахарка. Никто не знал, сколько ей лет, так ведунья была стара. Но людей от бед спасала.
— Не просто так покойница приходит, — заключила знахарка, выслушав сбивчивый рассказ Настёны, — что-то нехорошее захватило её беспокойную душу. Очень вас мать любила, и, умирая, думала, как останетесь сиротами. Вот и приходит за порядком следить. И каждый день будет ходить, пока вас всех по одному с собой не заберёт.
— А делать-то что? — спросила Ефросинья.
— На краю деревни есть поле колхозное. Оно на старом кладбище распахано. Говорила я: нельзя то место тревожить, да не послушали люди. Нынче там посадили горох. Найдите стручок с девятью горошинами да мне принесите. Всё нужно успеть до захода солнца. Иначе в третью ночь заберёт мать кого-то из вас.
После этих слов все бросились на поле. Перелущили кучу гороха, но стручок с девятью горошинами никак не находился! А уж вечер собирается!
— Смотрите, какой горошек толстенький, — закричала пятилетняя Машенька.
Настёна взяла его и слегка приоткрыла. Девять горошин!
Драгоценную находку отнесли старушке, которая что-то долго над ним читала.
— Возьмите этот стручок и положите на столбик калитки, что к дому ведёт. Через девять дней горох почернеет и засохнет. Закопайте его на могиле у матери со словами: «Ты к нам не приходи. Мы к тебе сами придём». И уходите, не оглядываясь. Но о том, что к вам мать ходит, никому не сказывайте, пока дело не завершите. После полуночи из дома не выходите.
Вечером так и сделали: положили горох на калитку и ушли в дом. Спать боялись. Ефросинья забралась к ребятам на печь. Вместе не так страшно. Ждали долго, но никто не пришёл к ним в избу. Брат Борис пошёл попить воды и посмотрел в окно.
— Смотрите! Смотрите! — вскрикнул он.
За калиткой стояла Клавдия. Её руки и голова были опущены, а белое платье не шевелилось, несмотря на сильный ветер. Но вот пропели петухи, и покойница, пятясь, исчезла в тумане.
Так повторялось все девять ночей. По прошествии срока, отведённого знахаркой, Настёна и Ефросинья завернули почерневший горох в тряпочку и закопали на могилке матери. Сказав нужные слова, они ушли, не оборачиваясь, как наказывала ведунья. И лишь на мгновение Настёне почудилось, что кто-то мягко дотронулся до её волос и прошептал: «Я буду ждать».
Настёна проплакала весь оставшийся путь до дома, а Ефросинья не мешала ей очистить душу.
***
Больше Клавдия не являлась. И Ефросинья, наконец, смогла рассказать людям, отчего целых девять дней она с детьми жила затворницей. Сначала народ смеялся над словами тётки, но увидев вселенскую грусть в глазах и повзрослевшее личико шестилетней Маши, поверили.
— И не такое было, — говорили старые люди, — бывало, убитые мужики прямо в окровавленных гимнастёрках приходили прощаться, а потом их бабам приносили похоронки. Вот и тут, не смогла мать оставить детей.
И ходили местные бабы в старую церковь, что за рекой, ставить свечи за упокой души Клавдии — самой любящей из всех матерей…
***
После того, как минуло сорок дней после смерти Клавдии, Ефросинья перевезла ребят в свою избу, которая была новее и просторнее. Необъяснимый случай стал притупляться в памяти, но не был забыт маленькими свидетелями и их опекуншей. А дом Ивана и Клавдии так и остался стоять, одиноко маяча окнами-глазницами. Местные боялись заходить в него, считая его средоточием бед.
Бабушка Маша приводила нас, своих внуков, к тому дому единственный раз. Какая-то необъяснимая сила тянула её к этому месту даже под конец жизни. Мы видели в нём старую постройку без крыши и с полуразрушенной печью, а бабушка видела родной дом, в котором когда-то она была счастливой маленькой девочкой. От калитки той остался только трухлявый столбик. Помню, как баба Маша стояла, обняв тот столб и плакала. Может быть, так прощалась она со своим детством и мамой, которую до сих пор не смогла отпустить.
А стручки с девятью горошинами мы, будучи детьми, из любопытства пытались искать. Не нашли.
—
Автор рассказа: Ирина Ашланская
Загрузка...
