Шушуня устало смотрела на спящих близнецов. Они, еще такие некрасивые, в морщинках, с тоненькими нежными пальчиками, безмятежно спали, время от времени попискивая во сне. Ненадолго. Совсем скоро проснутся и будут требовать есть.
Тихонько, чтобы не разбудить малышей, Шушуня улепетывает из дома. Должна успеть пробежаться по магазину, достать чего-нибудь, чтобы самой поесть. Иначе как? Не будет молока, и тогда покоя не будет. У нее на руках – дети. Измучили совсем, маленькие проглотики. И за что ей такое наказание?
Внутренний голос старчески скрипит:
— Есть за что. Ты, моя милая, вспоминала бы почаще о детях, когда с кавалерами крутилась.
Шушуня с вызовом сама себе отвечает:
— А я что? Не женщина что ли? Мне что? Любви не надо?
А бабка, крепко засевшая в голове, отвечает издевательски:
— Ага. Да. Конечно. Вот, Шушуня, что мамка твоя профурсетка была, что и ты, дочка, хвостом метешь. Мети, мети. Дометешьси…
— Иди в пень! Нет тебя! — Шушуня трясет головой в надежде выгнать противную собеседницу. У нее получается.
Зря она так себя ругала. Привлекательности и той самой женской манкости Шушуне не занимать: стройная, миниатюрная фигурка, хорошенькие глазки, аккуратный длинный носик, гладкая головка с розовыми ушками и вечный тугой хвостик. Правда, был заметный шрам на правой щеке, но это даже привлекало противоположный пол. «Бывший номер два», папаша детишек, за ней красиво ухаживал. Приглашал на рандеву, угощал французскими деликатесами и конфетами из кокоса. Набивал себе цену, паразит.
— Я, Шушуня, при статусе мужчина, — говорил, — ты со мной, как за каменной стеной будешь.
И ведь она верила! «Бывший номер два» – не хухры-мухры, а в супермаркете обретался. А это, я вам скажу, огромный блат! Одной просрочки сколько! Вот откуда сырная нарезка, виноград, багет и конфеты, немного подсохшие, правда. Но мы – не гордые! Шушуня в тот вечер растаяла, а потом… а потом…
— Что потом?
— Суп с котом! Хватит, надоело вспоминать!
Хорошая песня. Ее часто крутила квартирная хозяйка, у которой Шушуня когда-то снимала угол.
Все у них было хорошо. Владелица квартиры делала вид, что не замечает свою постоялицу, и Шушуня с удовольствием подыгрывала ей: сидела в своем углу и не питюкала. Так, иногда вылезет на свет божий в ее отсутствие: полазает по полочкам, с интересом разглядывая целый полк фигурок, сюрпризов из шоколадных яиц. Почихает от пыли, накопленной на синих бегемотиках, вручную, между прочим, раскрашенных. Принюхается к старинным книжным фолиантам, наследству хозяйскому, пахнущему настоящим столярным клеем, сделанном на костном отваре. Ценность – баснословная. Их бы… Ладно, не будем об этом! Но самое главное то, чем питалась хозяйка! Может быть, специально она это делала, для вечно тощей Шушуни, может, от спешки или неряшливости, но на кухонном столе, крытом разноцветной клеенкой, оставалось столько всего…
Тут и колбаса, нарезанная тоненькими колечками, темный, копченый срез манит упоительным ароматом и поблескивает крупинками шпика. Тут и масло, не какое-нибудь, а вологодское, сладко-сливочное, янтарное, слегка подтаявшее. И п-ы-ы-ышки! Мягкие, сдобные, посыпанные сахарной пудрой! Как их хорошо запить деревенскими сливочками. Сразу дом родной вспоминается: бабушка с дедушкой, пес Шарик и даже кот Васька, на которого у Шушуни была стойкая аллергия.
В шумный каменный город она приезжать не хотела – насильно привезли. Умерли дед и бабка, и разобрали родственники имущество, кота и пса – соседям сбагрили, а ее, молоденькую совсем, как скарб загрузили вместе с буфетом – и привет, снимать угол у этой грымзы. Она, грымза, на Шушуню не взглянула – буфетом любовалась.
— Ах, умели же делать мебель! Ах, это же массив дуба! Боже мой, какие завитушки, сколько шкафиков потайных! — взмахивала руками, восторгалась до слезы. А Шушуня сидела тихо-тихо и радовалась. Пусть так, только бы не орала как бешеная и из дома не гнала.
Полакомится жиличка остатками с барского стола — тем и сыта. Времени у нее — сколько хочешь. Город большой, страшный: носятся огромные машины, туда-сюда снуют люди. Множество кафешек, ресторанов, забегаловок. Первые дни Шушуня стояла на одном месте и только головой от страха вертела. Потом привыкла, обзавелась знакомствами. Гуляла, гуляла…
Вот и догулялась. «Бывший номер один» напел ей песен про «вечную любовь» и «очи черные». Сам он — много старше, этакий любитель юных простушек. Угостил Шушуню карамелькой, наверное, сто лет валявшейся до этого в пыльном кармане. А она, дура, и поплыла. Ну и все. Даже «до свидания» не сказал.
Через некоторое время она почувствовала, что беременна. Отчаянно хотелось есть, и страх быть застигнутой грымзой растворился как соль в воде. В тот самый момент, когда Шушуня подъедала масло, за чем-то вернулась хозяйка. Шушуня так и застыла. А грымза заорала страшно и затопала ногами.
— А-а-а-а-а, пошла во-о-он!
И с размаху швырнула в бедняжку тяжелой сковородой. Масленка, сливочник и фарфоровая чашечка — вдребезги. Хорошо, не попала в несчастную Шушуню.
Так и был потерян единственный угол. Из-за куска масла, блин.
Пришлось идти на постой к подружке Усановой. Усаниха, толстая, дородная, кровь с молоком, раза в два больше размером, приютила Шушуню с одним условием:
— Не больше недели. И да, на глаза моей родне не попадайся. Загрызут. Нас тут и так целая рота.
Шушуня с готовностью согласилась. Она умела быть незаметной. Жили Усановы хорошо, тепло и сытно. Старшие редко бывали дома – промышляли на рынке, находившемся рядом. Народ там рассеянный, ленивый, за своим имуществом следили плохо. Усановы тащили все, что под руку подвернется. Поэтому у них всегда было мясо на обед. Подруга угощала Шушуню и говорила:
— Молись на меня, крошка! Пока я есть — тебе будет, что есть!
И смеялась так, что даже похрюкивала, блестя глазами-пуговичками.
А Шушуня ждала ребенка и прислушивалась к себе. Где-то в животе зарождалась новая маленькая жизнь. Прорвемся!
***
Не получилось тогда прорваться. И ребенка не стало. В один не самый прекрасный день в жилище внезапно вернулся глава семейства, огромный, грязный, волосатый, страшный. За его спиной стояли братья подружки: такие же, как отец, только моложе и зубастей. Они, прожженные уркаганы и разбойники, не терпели никого из посторонних: а вдруг сдаст? Или объест? А сами, сами-то, хуже каннибалов, без сердца и совести! Бросились они на маленькую Шушуню целой кодлой, а подружка, милая, толстая, большая Усаниха, в ярости укусила ее за щеку! Избитая, изувеченная, Шушуня еле ноги унесла из бандитского гнезда. Подружка оказалась настоящей крысой! А у несчастной бедняжки случился выкидыш. Она долго зализывала раны и благодарила создателя, что еще легко отделалась. На память об этом у Шушуни остался шрам на щеке. Но он ее совсем не портил и не помешал возникнуть «бывшему второму».
Шушуня тогда подряжалась в магазине. Куда ей еще, без образования, без родственников, помойку сторожить? Маленькая продуктовая лавочка притулилась в тихом дворике. Покупателей было мало – их засасывали сети яркой рекламой и соблазнительными скидками. Что мог предложить им владелец? Конфетами, колбасой и окорочками никого не удивишь, жирности развесной сметаны никто уже не верил. Знали люди, как это делается. Закончился бидон, привезли другой. Продавец прямо из-под крана в грязной ванной, где только что разбирал по пакетам размороженную путассу, наливает в использованную, с молочными подтеками тару воду и перемешивает жижу грязными руками. А потом опрокидывает бидон над новым, где отдыхает вкусная, двадцатипроцентная прелесть. Ну получится не двадцать, а пятнадцать процентов, ну и что? Зато недостачу покроет с лихвой, и всем полакомиться останется. Даже Шушуне!
Сытно было и не пыльно. Она вольготно устроилась в подсобке, оборудовав под спальню сухое и незаметное местечко. Никто не возражал. Кому она мешала — и без нее бардак. И только она полностью расслабилась, как нарисовался «бывший номер два» из соседнего супермаркета. Заметил ее как-то вечером, копошащуюся у витрины с разбросанными чипсами.
— Привет, крошка, — он стоял крепко на двух ногах и с любопытством оглядывал Шушуню, — а ты потешная! С деревенских полей к нам сюда пожаловала?
Шушуня оробела от такой наглости. Ну и что? Теперь каждый будет ее происхождением тыкать?
— Да не обижайся, — протянул незнакомец. Все меня зовут Рокки, я в Троечке на хлеб зарабатываю. А хочешь в гости, то-се, посидим, поокаем?
Шушуня, дура безотказная, пошла. И потом, как обычно бывает у безотказных дур, все у них и свершилось. Пару раз они еще встретились, пока Шушуня не обнаружила, что помимо ее у Рокки (фу, имя дурацкое какое) еще пара таких, как она, видимо местных, из супермаркета, хабалистых и неопрятных. Так и закончилась эта короткая любовь.
***
Шушуне срок рожать подошел, о постоянной прописке думать, как закрылся маленький магазинчик. Всех повыгоняли, сделали ремонт. И теперь в нем воняло краской, чего Шушуня не переносила просто. Рабочие повесили новую вывеску «Ноготочки». Делать тут теперь нечего.
Хорошо, одна из старых знакомых, мелкая, ушлая брюнетка с острым и хитрым взглядом маленьких глазенок, предложила Шушуне новое место:
— Попугаев, хомяков не боишься? Нет? Побежали в зоомагазин. Там устроишься. Тихо, тепло… Постояльцы не вредные, все по клеткам.
— Да я же… мне рожать скоро, — испугалась Шушуня.
— Ай, бог не выдаст, свинья не съест! Побежали, говорю!
В магазине, и правда, было уютно. Пахло хорошо. В клетках, аквариумах, в террариумах и домиках сидели разные мелкие симпатичные зверюшки. На жердочке царила большая птица с острым, загнутым крючком, клювом. Шушуня открыла рот: она никогда вживую не видела попугаев. Подружка глянула на нее через плечо и хмыкнула:
— Что раззявилась, дурочка? Не болтайся под ногами у людей!
Шушуне в магазине было хорошо. Она могла часами торчать у клеток. Больше всех ей нравился белоснежный мышиный самец Бонечка, красавец с демоническими красными глазами. Она даже разговаривала с ним и чувствовала ответную симпатию. Бонечка смотрел грустно, и Шушуне так жалко становилось сидельца, сил никаких. Что поделать, в любой женщине живет бесконечная жалость ко всем несчастным, особенно — в беременной. А потом им пришлось на время расстаться — близились роды, не до симпатий.
***
Малыши потихоньку росли, становились хорошенькими и забавными. Можно уже было выходить на прогулку. Шушуня оглядела клетки в поисках любимого Бонечки и… не нашла его. Вместо белой мыши в опилках сидел джунгарский хомяк и сосредоточенно набивал зерном щеки. Наверное, купили! Или на опыты отправили в специальный мышиный концлагерь — гиблое место для всего живого! Или кошка приблудная сожрала… Шушуня заплакала и поплелась к детям.
Каково же было удивление, когда она, едва перешагнув порог родной норки, увидела Бонечку! Он сидел прямо у изголовья теплой постельки, где свернувшись клубочком, спали ее девять малюсеньких близняшек! Конечно же, Шушуня страшно удивилась, а потом испугалась за выводок и бросилась на непрошенного гостя!
— Тихо, тихо! Не дерись. Я по-хорошему пришел! — быстро заговорил Боня, — ничего я плохого не сделаю: ни тебе, ни детям.
— Но как ты вообще здесь оказался? — спросила Шушуня.
— Да сбежал я! Решил у тебя перекантоваться. Вижу, ты хорошая, добрая. Пустишь?
Шушуня была и хорошей, и доброй, и незлобивой. Она же с полей, не то что, эти городские, грязные и наглые мыши и крысы. Конечно, дала добро.
Не знаю, стал ли Боня ее «бывшим третьим», но очень скоро в магазине по ночам воровала собачий корм из больших пакетов целая банда, состоявшая из девятерых сереньких полевок и пятерых беленьких мышек с маленькими, розовенькими, аккуратненькими ушками.
—
Анна Лебедева
Загрузка...
