— Хорошо, что я уазик купил. И стоит копейки, и по бездорожью задувает только так! Как чувствовал, что тут хрен проедешь без понижайки, — Павел любил разговаривать сам с собой. Его воображаемый собеседник никогда не спорил и все понимал, хороший такой парень. В отличие от Натальи. Выдумала тоже: «Уйду от тебя». Ну это еще бабушка надвое сказала… Черт бы ее побрал, старушку.
Машина преодолевала грязевую кашу — лесовозы разбили последние остатки дороги. Противный ноябрьский дождь хлестал, как из пожарного брандспойта. Голые деревья нависали над уазиком, норовя порвать тент. Часы показывали одиннадцать утра, но мрачное небо и темный лес, плотно жавшийся к дороге, создавали ощущение вечерних сумерек.
Павел знал: от указателя, стоявшего на перекрестке шоссейной и грунтовой дорог, до деревни было всего семь километров. Минут десять ехать. Но путь казался долгим, бесконечным.
Наконец вдали на пригорке показался первый дом. Он много лет служил ориентиром для путников. Увидят люди домишко, крашеный в веселый бирюзовый цвет, и сразу сил у них прибавляется — пришли, наконец. Павел в детстве не раз стоял на этом холме, выглядывая родителей, топающих пешком семь километров от самого перекрестка, где, не сворачивая с маршрута, делал остановку рейсовый автобус.
Дом стоял пустой и серый от времени — веселенькая краска давно слезла. Павел проехал мимо, не оглядываясь — зачем душу бередить лишний раз. Ему и так тошно было от всего: мертвая, нежилая деревня, каких тысячи на матушке-Руси. Гниют, как язвы, потихоньку затягиваясь, зарастая густым осинником и кипреем.
Уазик тихо крался по проселку до самой окраины, упиравшейся в стену леса. Вот и оно, место детства и былой радости. На месте бабушкиного дома — молодой березняк. А напротив — пустошь, заросшая сорной травой — здесь когда-то стояла избушка бабки Дарьи.
Павел вылез из машины, стараясь не хлопать громко дверцей, будто на погосте, где шуметь и громко разговаривать не принято. Он достал из машины лопату и прикинул, где копать. Среди пожухших репейников и крапивы выглядывали полусгнившие бревна — фасад избы. Бабка Дарья указала на место под окнами — Павел это ясно помнил — значит искать надо здесь. Остро наточенная лопата легко вонзилась в пахнувший прелью грунт. Павел обливался холодным потом. Что там спрятано, в этой рыхлой, мягкой, податливой земле?
Вдруг лопата дзинькнула, наткнувшись на что-то. Павел отбросил ее, присел на колени и стал разгребать грунт вокруг какого-то металлического предмета, аккуратно, как сапер, обнаруживший в земле мину. Находкой оказалась жестяная шкатулка, побуревшая от ржавчины. Его охватило странное волнение. Так себя чувствуют кладоискатели, нашедшие редкую диковинку. Павел попытался открыть металлическую коробочку…
— Эй, ты! А ну, вылазь оттуда немедленно!
От неожиданности Павел чуть не выронил из рук шкатулку. Он выпрямился и увидел деда, стоявшего на обочине. Старик был в ватнике и кирзовых сапогах, из-под кепки на Павла смотрели пристально, спрятанные в морщинах, строгие глаза. В руках — ружье. Прицел — на Павла. Пришлось вылезать из бурьяна.
— Здравствуйте, дедушка!
— Я тебе не дедушка! Мародерничаешь? Развелось вас, как собак нерезаных!
Павел постарался дружелюбно улыбнуться.
— Да где я мародерничаю? Я что, к кому-то в дом залез? Я вообще свой, здешних мест рожак! Вон, — он указал на березняк, — моей бабки Нюры изба тут стояла.
Дед опустил ружье. Пригляделся к Павлу настороженно.
— Внук Анны Николаевны? Пашка, никак ты? Ах, ты, боже мой, а я гляжу, больно лицо знакомое… Вылитый батя! Как он, здоров?
— Нет. Умер в этом году, — Павел протянул руку старику.
— Все там будем, царствие ему небесное. А что же ты, Павлуша, никак, меня не узнаешь? Дядька Филька я.
— Дядя Филя? — Павел оторопел от удивления. — Живой! Ну вы даете! Конечно же! Как я вас не узнал, ума не приложу!
Дядька Филя, заядлый охотник и рыбак, жил бобылем на другом краю деревни. Когда-то он выстроил дом около избы родителей, да и поселился в нем. В деревне Фильку видеть приходилось крайне редко — вечно он шастал по лесам да озерам, промышляя в поисках дичины, рыбы, грибов и ягод. По субботам приходил к автолавке, привозившей продукты и вино, покупал ящик лимонада «Лесная ягода», три бутылки «Агдама», хлеба и килограмм карамельных леденцов-карандашей. Ящик ставился на скамью для деревенских детей, знающих причуды дядьки. Пацаны и девчонки налетали на лимонад всей воробьиной стаей и тут же присасывались к бутылкам.
Вечером, после баньки, Филлип отправлялся на прогулку, веселый и пьяненький, в свежей белой рубахе. Всех встречных ребятишек он угощал «карандашами». Маленький Павлуша, как и все остальные дети, беззаветно любил чудаковатого и щедрого мужичка за доброту и ласку. Как же он смог его забыть?
— Что это у тебя, Павлуша? — Дядька Филя кивнул на жестяную коробку в руке Павла.
— Э… Дядя Филя… Долгая история, не поверишь, — пришлось все старику рассказать от начала и до конца.
Тот нисколько не удивился и у виска не покрутил.
— Пошли ко мне домой. Чаю попьем и твою беду обсудим. Тут все толком обмозговать нужно. Дарья, чай, не ведьма и не зомбяка какая, она без дела приходить с того света не будет. В коробке что? Смотрел?
— Не успел.
— Ну и ладно. Сядем за стол, спокойно поглядим.
В просторном жилище Филлипа запахи сосновой смолы и сушеных трав смешались с горьковатым ароматом печного дымка. Старик подкинул березовых поленьев в дородную, на пол-избы, печь. На широкую столешницу поставил вазу с конфетами, нарезал белый хлеб толстыми ломтями, достал масло и варенье…
— Хлеб какой! В жизни не едал вкуснее! — восхитился Павел.
— Да не придуривайся! Обычный хлеб. Баба Нюра каждую неделю пекла. И я научился. Автолавка сюда не ездит теперь. Ешь давай.
Немного погодя мужчины убрали все лишнее со стола и водрузили на него жестяную шкатулку. Открыли и…
Павел был разочарован. Конечно, золота-бриллиантов увидеть в ящичке он и не ожидал, но…
В шкатулке лежали документы, письма, метрики и фотографии. Павел выудил одну:
— Такую же нашли мы с женой в альбоме.
Старик понимающе покачал головой.
— Красавица была редкая. Это ее один мастер фотографировал. Охотился здесь с друзьями, ну и увидел нашу Дарью. Заставил ее нарядиться, тарелку ягод вручил… Мне отец рассказывал, Степан Иванович, сволочь редкостная, хоть и батя мне родной. Степан по Дарье прямо сохнул. А вот приехал этот… фотограф — все! Дарья даже не глядела на жениха: новый ухажер вскружил девке голову. В общем… сфотографировал, а потом уехал. Народ видит: у Дарьи пузо растет. Дела! А она, дура, все ждала своего ухажера. А по зиме вздернулась в хлеву. Хорошо, что Дарьин отец по малой нужде проснулся, увидел, что хрипит девка на веревке, снял с петли.
Степан с приплодом Дашку брать не захотел — гордость, что ты! Женился на матери моей, Евдокии Семеновне. И бил ее смертным боем каждый день от злости и досады! Бил, пока на войну не ушел. Оттуда вернулся тихий. Я родился поздно, отец уже болел, кулаками не размахивал. Но мать мне все рассказала. Как я Дарью эту ненавидел! Потом, правда, все прошло…
Павел вытащил из шкатулки тонкий, ветхий, пожелтевший от времени бланк:
«Свидетельство о браке»
«Выдано в том, что Ломахин Игорь Андреевич и Кривошеева Дарья Петровна вступили в брак 1930 год 8 числа августа»
На свидетельстве была поставлена печать сельсовета Калининского района.
— Вот оно что! — Филипп блеснул глазами на Павла. — Так он, подлец, успел на ней жениться! Вот ухарь!
Стало понятно, почему Дарья ждала Игоря. А как не ждать законного мужа?
— Так что же она, это свидетельство никому не показывала? — удивился Павел. — Алименты на ребенка содрала бы с этого… фотографа, черт его задери!
— Потому что кавалер укатил в Америку. Фотографировать, как проклятые буржуи угнетают рабочий класс. Слухи донесли, что он там и остался — продал Родину. Время сам понимаешь какое было: она, видимо, бумажонку и припрятала от греха. А потом война началась, кому интересно, была замужем баба или нет.
Павел достал из шкатулки еще один документ — свидетельство о рождении, метрику.
— Вот и сынок ее, Петр Игоревич. Отец Натальи, получается? Поздновато дочку родил, в восемьдесят восьмом. Неудивительно, что оставил сиротой Наташку, — бормотал Павел, разглядывая почти прозрачную, затертую метрику.
— Точно, Петр Игоревич. Он, знаешь ли, как из деревни уехал, так больше здесь не появился ни разу. Мать его каждый день ждала, боялась в лес уйти за ягодой, а он так и не приехал. У всех соседей дети в отпуск домой наведывались, детей на все каникулы сюда отправляли, а этот хлыщ весь в своего папашу удался. Как же, доцент, где он, а где Дарья. Хоть бы копейку старухе прислал, паразит…
Павел задумчиво смотрел на ворох бумаг.
— Одно не понятно, почему она моих родителей забирала, Натальиных не пожалела.
Филлип строго глянул на гостя:
— Никого Дарья не забирала. Забирает только Он, — дед поднял указательный палец на потолок. — А Дарья просто предупредить тебя хотела. Внимание привлечь. Ты вот что, Павлуша, прибереги эту шкатулочку. Чует сердце — неспроста бабка тебе снилась.
Через час старик провожал своего гостя в обратную дорогу. Павел хотел по пути заехать на кладбище, проведать родные могилы, но Филипп отговорил его.
— Стемнеет скоро, нечего тебе там делать. На радуницу или троицу — милости просим. Не волнуйся, у часовни какой-то монах живет, за порядком следит, за всех нас молится. Ну, счастливо тебе, сынок. На-ко, на дорожку, — дед протянул Павлу леденец-карандаш.
Как только Павел выбрался на шоссейную дорогу, сразу ожил его телефон и запиликал сообщениями о пропущенных звонках. Звонила Наталья, раз сто. Павел забеспокоился: не случилось чего с дочкой.
— Алло, Паша, наконец-то! — кричала в трубку жена. — Упарились тебе звонить! К нам нотариус приехал, ждет в гостинице!
— Что случилось?
— Помер какой-то американец и оставил наследство… мне! В общем, Паша, нам обоим в психушку пора!
***
Ломахин Игорь Андреевич, известный на весь мир фотограф, подданный США, прожил счастливо и безбедно в городе Портленд штата Мэн до ста девяти лет и был почетным долгожителем округа. Почувствовав свою скорую смерть, он решил побывать на дорогой Родине среди березок и рябинок. Имея деньги и связи, узнал старик, что оставил после себя единственную наследницу и пожелал обнять дорогую «гранддотер», предусмотрительно вписанную в завещание в приступе сентиментальных воспоминаний.
Как только Гарри вступил на русскую землю, так сразу и умер. Не выдержал долгого перелета — возраст. Пришлось разыскивать в срочном порядке предполагаемую родственницу. Юристы были уверены: наследство эта русская не получит, так как ни имеет никаких доказательств близкого родства.
Но Наталья предоставила все документы, подлинность которых была установлена. Помогла ржавая шкатулка, сохранившая нужные бумаги в целости и сохранности.
Зарубины долго не могли поверить, что стали не просто богатыми людьми, а очень богатыми. Наталья даже толком не радовалась, ходила по дому, уставшая от кутерьмы с наследством, прошедшая все семь кругов бюрократического ада, измотанная и ошалевшая.
— Ты уже решила со мной разводиться? — Павел отвлекся от возни со Светланкой, глянув на жену.
— Да ну тебя, скажешь тоже, — отмахнулась Наталья.
Весной Зарубины проведали могилы родителей и решили навестить деда Филлипа: сходить с ним на деревенское кладбище, поставить свечи в маленькой часовне за упокой Дарьи, Анны и всех-всех почивших соседей.
Село не выглядело пустым и мертвым: тут и там копошились дачники, соскучившиеся по земле и свободе. Павел проехал знакомой улицей и… увидел вместо крепкого дома Филиппа пожарище, заросшее бурьяном.
— А вы к кому? — спросила Павла полная женщина в спортивных штанах: она копала огород недалеко от пепелища.
— А где… тут же дом осенью стоял, — растерялся Павел.
— Вы что-то путаете. Филипп Степанович сгорел вместе с избой еще пять лет назад, — женщина смотрела на Павла и Наталью, как на дурачков.
— А, да, конечно путаю… На кладбище дорога нормальная?
— Ничего, проедете, — дачница снова наклонилась над своими грядками.
Чистенькие могилки стояли аккуратными рядами. И правда, кто-то ухаживал за ними долгое время. Среди могил Зарубины нашли и Дарьину, и Нюрину, и Филиппа.
— Вот почему он меня на кладбище не пустил. Пугать не хотел. А я его хлеб ел, — задумчиво произнес Павел.
— Ну и хорошо, — Наталья была в спокойном, благостном настроении. — Пойдем, Паша, в часовенку. Помолимся за усопших. Им лежать, а нам — дальше жить.
—
Анна Лебедева
Канал Фантазии на тему
Загрузка...
