Я расскажу историю про настоящую любовь, про такую любовь, о которой просит человек в своих молитвах, но – угадываю – что вы останетесь разочарованными.
…Был у меня друг, теперь, увы, гражданин аж Новой Зеландии. Художник по призванию, реставратор по профессии. Романтик. Мечтатель. Как водится в этой среде – бедняк и гордец. В начале 90-х он прикупил избенку в деревеньке Рогово, что на берегу реки Великая, и там обрел временный покой и мимолетное счастье. И звали его Евгений! Помните: «Деревня, где скучал Евгений, /Была прелестный уголок, /Там друг невинных наслаждений, /Благословить бы небо мог»?
И мог бы! Если б не костлявая бедность. Денег у Женьки не было от слова совсем! Как он перебивался – не знаю. Что-то давали соседи, что-то выращивал в огороде, что-то подбрасывал я, когда приезжал в гости. Приезжал частенько – с предвкушением большой радости. Это было, как в баню сходить. Приезжаешь черный весь от копоти городских мыслей, уезжаешь розовый, распаренный и чистый, как ребенок, с новыми иллюзиями и надеждами. Я любил порыбачить на реке с корявой удочкой из орешника и поплавком из бутылочной пробки (надо ли добавлять, что леска вся была в узелках, а гайки служили грузилами?); в грибную пору мы с другом уходили на полдня в заболоченный осиновый лесок, гремя молочными «подойниками», которые заменяли нам корзины. Вечерами жгли костер во дворе и говорили, говорили, говорили… Лет пять просто говорили и спорили, как и вся страна.
В деревне Рогово «в жилых» к концу 90-х осталось домов пять. В основном, старики. В молодых числились те, кому было за пятьдесят. Остальные хорошо помнили и первые колхозы, и первые немецкие слова бравых солдат Вермахта, которые въехали на мотоциклах в деревню в июле 41-го: «Мамка млеко! Яйки! Курка!»
На самом краю деревни жила в одиночестве баба Зина. Ей было далеко за семьдесят. О бабе Зине и пойдет речь. Это был тип великой русской Женщины, которая вытащила страну из всех напастей в XXвеке и теперь бесславно доживала свои горькие денечки. Невысоконькая, сухая, бронзовая от ветров и загаров, с вечным белым платочком на голове, в рыжей фуфайке и резиновых сапогах, невероятно выносливая, неунывающая, готовая к любой, в том числе и мужской, работе, непобедимая в скорбях, храбрая в борьбе, смешливая, бодрая, крикливая, с неубывающим жизнелюбием… Сколько семей Она вытащила на своих богатырских плечиках из трясины бедности, безнадеги, пьянства, отчаянья; сколько сыновей и дочерей живут нынче в городах, не зная нужды, благодаря неистощимой силе духа этих удивительных мамок, тетушек, бабушек, свекровей…
Баба Зина доживала свой век одна-одинешенька. Муж погиб много лет назад на лесопилке, единственный сын с невесткой спивались в районном центре и приезжали в деревню только за продуктами, когда становилось совсем голодно. Был и внук, Валерка, которого баба Зина любила больше всех на свете.
Можно сказать, Валерка был ее единственно отрадой, смыслом и целью в жизни. Он уехал в Петербург еще в середине 90-х и, говорили, неплохо там устроился. Поговаривали также, что связался с плохими людьми, но баба Зина даже слышать об этом не хотела.
— Валерик работает шофером! Начальника возит. Обещал приехать вскоре. С женой. Жена у него бухгалтер. Красавица!
Сколько помню, Валера обещал приехать каждое лето, но все что-то мешало. То начальник не отпускал, то жена болела.
Когда-то у бабы Зины было богатое хозяйство, от которого кормился и непутевый сын, и родственники невестки – в хлеву утробно хрюкал боров величиной с матерого бегемота, аппетитно хрустели сеном впотьмах овцы; воинственный рыжий петух присматривал за своим квохчущим гаремом; была даже корова и теленок… На праздник приезжала голодная родня и все подметала подчистую, а баба Зина только рада была, и хлопотала сутки напролет вокруг «дорогих гостей», укладывая в кульки, сумки, сетки и котомки продукты.
Увы, годы брали свое. Сначала не под силу стало держать корову с теленком, потом не стало борова, из пяти овечек осталась одна, да и ту осенью утащили волки, которые наглели год от года. Пал смертью храбрых в схватке с хорем петух, а потом исчезли одна за другой и сами курочки. Дядя Толя, сосед, выследил и пристрелил убийцу, да что толку? В конце концов осталась у бабы Зины только курочка Катя, да белая собачонка Тузик породы «псковский брехун». И курочка, и собачка ходили за бабкой по пятам, прекрасно понимая, что это их единственный гарант безопасности. Запустел и зарос лопухами яблоневый сад, повалились набок старые ульи; в огороде местных обитателей нагло растолкали причудливые и невиданные растения тропической высоты… Россия в миниатюре той поры…
— Ничего, приедет Валерик – попрошу его забор подправить. Да крышу надо починить. Осенью сильно заливает, ведра устанешь менять.
«Валерик приедет. Валерик сделает. Валерик починит», — не сходило с ее языка. Соседи кивали, улыбались, норовили отсыпать бабе Зине в кулек или риса, или гречки, или чего там было в доме. Интересовались, как Валерик поживает, когда обрадует правнуками, имеет ли намерения отпуск проводить в деревне, как было принято когда-то у городских.
— А куда ж ему деваться, если детки пойдут? – искренне удивлялась баба Зина. – Здесь раздолье, река, лес, что еще ребенку надо?
— Баба Зина, давай письмо ему напишу? – предлагал мой друг. – У тебя адрес-то есть? Мол, так и так: жду не дождусь.
— Что ты? У него работа серьезная, а я буду ему мешать, старая дура? И не говори мне больше на эту тему!
…В то лето ей нездоровилось. Годочков ей уже было за восемьдесят, какое тут здоровье… Когда за плечами и голодные предвоенные, и голодные военные, и голодные послевоенные, и бесконечная, тяжелая барщина на благо пугающего своей огромностью советского народа… А Валерика ждала. Выйдет за околицу, ладошкой прикроется от солнца и смотрит, как будто он вчера уехал, а назавтра обещал вернуться.
И таки дождалась. Приехал! Об этом сразу узнали все. Да и как было не узнать? В деревню въехал, переваливаясь на ухабах, настоящий американский танк, раскрашенный в защитный цвет. За рулем сидел мордатый парень в камуфляже и самодовольной улыбкой оккупанта, наделавшего панику среди туземцев. Местные и впрямь были напуганы. Выглядывали из-за заборов испуганно, как полвека назад испуганно смотрели на немецких мотоциклистов их предки.
— Смотри-ка, «Хаммер»! – определил мой друг. – Каким ветром его сюда занесло? Дорогая игрушка…
Машина остановилась напротив избы бабы Зины. Из нее вышел тот самый, в камуфляже, а вслед за ним и Валерик. Наконец-то я увидел эту полумифическую личность!
Если бы меня попросили составить его портрет одним словом, я бы сказал – рыхлый. Можно несколькими словами? Пожалуйста – избалованный барчук, выросший в семье слуг. Сразу видишь мягкое брюшко под рубахой, бабьи груди, складки на жирной шее, самодовольную ухмылку на круглом пухлом лице; сразу чувствуешь вялое рукопожатие влажной ладони, знаешь наперед, что сейчас услышишь вялый голос и вялые слова.
При этом особи этого вида могут быть очень злы и мстительны, обидчивы и жестоки.
Валера достойно нес бремя белого человека. Аборигены робко топились вокруг чудо-машины. В их робких голосах и смущенных улыбках отражалась его слава, его превосходство.
— Валерик! Сыночек!
Из избы выскочила и заковыляла вниз по ступенькам баба Зина. Бабуля и внук наконец обнялись.
— Вот, баб, мой друг – Петрик. Мы проездом, в Великие Луки.
Петрик, плотный широкоплечий малый, бритый почти наголо, скупо улыбнулся и кивнул. Он недовольно зыркнул на зрителей, и они приумолкли. Я невольно представил себе, как Петрик входит в кафе за «арендной платой» и как хозяин торопливо вручает ему конверт с деньгами – с Петриком как-то не хотелось вести долгие разговоры.
Весь вечер баба Зина бегала от одной избы к другой. Там раздобыла риса, там яичек, там сала кусок. Всем обещала отдать, но глядя на ее счастливое лицо, каждый отдал бы и последнее. Радость пришла в дом старушки! И эта радость была настолько щедра, что хватало одного взгляда, двух-трех фраз, чтоб почему-то защипало в глазах и в носу, и невольно ломался голос… Ладно, не буду об этом.
Этим же вечером я ужинал у бабы Зины в качестве почетного гостя. В деревне меня уважали. В деревне тогда особым уважением пользовались две профессии, олицетворяющие успех – менты и бандиты. Власть на Псковщине, особенно если она была с пистолетом, уважали всегда. Разбойников стали уважать после сериалов, особенно после «Бригады». Друг мой был из разряда малохольных, над ним посмеивались, но догадывались, что он не прост и занимается делом, которое, может быть, даже и деревню прославит. Я забрал его с собой.
Стол был накрыт богато. В тарелках лежало нарезанное сало, огурцы, яйца, вареная картошка… Я ожидал увидеть и городские гостинцы – увы, не было даже городского спиртного. Пили мутный деревенский самогон, которым снабдил бабу Зину дядя Коля-сосед.
Крепыш Петрик, впрочем, пил его с удовольствием. Валерик, выпив пару стопок, расчувствовался, и даже приобнял бабулю за плечи.
— Ну как ты, старуха? Не надоело еще жить?
— Что-ты, сыночек, рази может надоесть? И жила бы и жила еще сто лет!
— А некоторым надоедает, – загадочно сказал Валерик и подмигнул своему товарищу. – Правда, Петрик?
— Твоя правда. И тогда мы приходим на помощь.
— Не пойму, сынок, кем ты работаешь? – баба Зина тоже выпила полстопки, раскраснелась.
— Я бабуль, в скорой помощи работаю. Помогаю, так сказать, людям избавиться от проблем. Вот сейчас смотаемся в Великие Луки, а на обратном пути опять заедем, лады?
— Да, Боже ш мой! Да что спрашиваешь? – всплеснула руками баба Зина. – Да я и простыни убирать не буду. Живите сколько хотите! Отдыхайте! У нас все тут есть – и лес, и рыбалка
— Братан, – перебил ее Петрик, – клевая у тебя деревня. Давай купим? Вместе с жильцами? Буду помещиком!
Шутка показалась ему остроумной, и он, запрокинув голову, заржал (именно заржал, иначе не скажешь).
Друг мой бросил на меня красноречивый взгляд, но я пожал плечами: я-то хорошо знал этот типаж. Назвал их кто-то «новыми русскими», но по-настоящему нового в них было разве что малиновые пиджаки. Чванство, наглость, жлобство, хамство – все было старое, давно изношенное и надоевшее до смерти.
В эту ночь мы с другом долго не могли уснуть. Спорили, какая любовь настоящая.
— Я, конечно, понимаю, – горячился друг, – дурак-малолетка прыгнул с крыши, якобы из-за несчастной любви. Гормоны бушуют и все такое прочее… Но – вот сюжет, по телеку показывали! Мамочка маньяка-убийцы помогала сыночку затирать кровь жертв в ванной, а на суде рыдала, когда оглашали приговор. Неужели и это – любовь?! К черту такую любовь!
— Ну, отмени ее, – отвечал я, будучи уже и не рад, что вписался в этот разговор перед сном. – Оставь только настоящую. Чтоб без единого пятнышка. Как у классика: «Я помню чудное мгновенье, /Передо мной явилась ты, /Как мимолетное виденье, /Как гений чистой красоты»…
— Да ну тебя к черту, – отвечал мой друг, ворочаясь на тюфяке с сеном. – Уеду в Австралию и там влюблюсь. В аборигенку!
На следующий день некоторые селяне, в том числе и мы с другом, собрались у крыльца бабы Зины. Мордатый Петрик уже сидел за рулем «Хаммера» и зевал; Валерик стоял у капота, нетерпеливо поглядывая на часы. Наконец распахнулась дверь. Баба Зина спустилась по ступеням, торопливо развязывая узелок на белом платочке.
— Сынок! Чуть не забыла, старая дура. Ведь для тебя берегла! Думала, приедет – пригодятся. Деткам на подарки. Вот тут сыночек, новые. А как же! Пенсия мне приходит, спасибо власти! Вот они, в пакетике. А это – старые. Двести рублей! Я теперь не знаю, годятся ли? Но все равно забери. Может, обменять можно? Ты молодой, тебе пригодятся.
Мы смотрели на это, разинув рты. Кажется, до внука дошло что-то. Дурацкая улыбка сошла с его лица. Он принял платок с деньгами, как-то беспомощно прижал его к груди, поглядел на нас, невольных зрителей, потом на бабку, кашлянул, потоптался на месте.
— Бабуль, я это… спасибо! Я приеду скоро. Привезу тебе что-нибудь. Денег привезу! Продукты! Ты извини, что не приезжаю. Работы много.
Баба Зина потянулась к нему обеими руками, он приобнял ее рукой за спину, похлопал, нахмурившись.
— Ну, ну, только без слез. Сказал же, приеду.
Петрик весело помахал из машины рукой, «крепостные» помахали в ответ. Дивная американская машина заурчала и плавно покатила по пыльной дороге.
Тузик побежал было за машиной, но скоро вернулся и виновато лег у ног хозяйки. Курочка Катя замерла рядом. Баба Зина была строга и даже величава.
— Ну вот и повидались, – сказала она нам, зрителям, – теперь и помирать можно.
— Так ведь приедет. Обещал, – сказал я и понял, что сморозил глупость.
Конечно, не приехал.
Баба Зина померла осенью. Последние дни, рассказал друг, она могла говорить только о внуке. Вспоминала, как он подарил ей лет двадцать назад на Новый год какой-то очень большой апельсин и как не хотел, чтобы она с ним поделилась; на столе ее лежали сохранившиеся фотографии Валерика, которые она перебирала часами… Если кому-то случалось зайти к ней в гости – надо было вытерпеть длинный рассказ про доброго, умного мальчика Валеру, который любил ее больше всех на свете… Умерла она мирно, в постели. На похороны внук не приехал.
Он вообще сгинул куда-то, впрочем, это уже совсем другая история.
—
Автор: Артур Болен
Загрузка...
