Ольга закричала от ужаса. Она проснулась. Поднялась с постели, отодвинула занавеску на окне. Открыла форточку, впустив свежий ветер в маленькую квадратную комнату. Прошла на кухню, включила свет. Открыла шкафчик, достала солонку, налила в стакан воды из-под крана и насыпала в жидкость соль. Размешивая ложечкой воду, проговорила:
— Куда ночь, туда и сон. Как соль в воде растворяется, так и сон мой исчезает.
Потом Ольга присела на табурет и задумалась.
Долго ли еще ее будут мучить кошмары? Когда всевышний ей дарует успокоение? Ведь она столько прожила на этом белом свете, зачем ей все это нужно? За что? Она взяла свою сумочку и достала телефон. Хотелось поговорить хоть с одним живым человеком. Ольга не решалась набрать номер Сергея Ивановича. Не хотелось его беспокоить в пять утра, пугать ранним звонком. Все-таки, пожилой человек.
Она приняла лекарство. Поставила чайник и включила телевизор, чтобы хоть как-то скоротать время. Показывали всякую ерунду. Переключила канал: новости с устрашающими подробностями, ведущие с каменными лицами и мертвыми глазами читали кошмарные вести. Будто так и надо – ни единой эмоции. Мерзость какая. Ольга пощелкала пультом и остановилась на старом добром фильме о докторе, его троих мальчишках и жене косметологе. Спокойные краски, лучистое солнце и красивые лица. Хорошее время было. Ее время. О, господи, опять она об этом…
Она не успела позвонить Крутилову – он сам объявился.
— Доброе утро! Еле дождался семи, стеснялся вас беспокоить, — пророкотала трубка его голосом.
— Здравствуйте, дорогой Сергей Иванович! – Ольга обрадовалась звонку, — и зря. Я давно уже не сплю. И тоже… стеснялась.
— У дураков мысли сходятся, — ответил Крутилов, — можем ли мы встретиться с вами?
Ольга Яковлевна не отказала и пригласила нового знакомого в гости. Тот обещался явиться к полудню. Она заметалась по квартире: нужно было привести жилище в божий вид, что-то приготовить, да и самой причесаться, подкраситься… Взгляд ее скользнул по сумочке. Ольга достала серьги. На ладони они заманчиво поблескивали, манили. Яркие камни, похожие на сосуды чудной огранки, заполненные до верху густым, как сироп, вином, переливались в утреннем свете.
— Как вино или как… кровь? – вслух подумала Ольга.
Так и есть. Чтобы дать молодость и здоровье, они забирали чужую молодость. Чужое здоровье. И… жизнь?
Ольга Яковлевна отшвырнула от себя драгоценности. Тошнота подкатила к горлу. Она, она, никто другой, носила их, радуясь солнцу и прекрасному самочувствию. Она наслаждалась вновь обретенной красотой, не думая о близких, дальних… Боже мой, что она наделала!
Наконец-то в дверь позвонили. Пришел Сергей Иванович, очень взволнованный.
— Добрый день, Оленька.
Она впустила его в квартиру, провела на свою маленькую кухоньку. Стол, три стула, холодильник, да старенький шкафчик – вот и вся обстановка. Двоим тут уже тесно. Но яркие занавески на окне, простенькие светлые обои и красные, в белый горох, кастрюльки делали помещение милым и уютным. Ольга Яковлевна сварила кофе.
— Какая прелесть. Обожаю натуральный кофе, — похвалил напиток Сергей Иванович.
— Да, я тоже люблю, когда по квартире витает кофейный аромат, — рассеянно согласилась с ним Ольга Яковлевна, — давайте поговорим. Кажется, случилось несчастье.
— Пока не случилось. Но все может произойти. Давайте начнем с вас, — Сергей Иванович пристально посмотрел в Ольгины глаза, — скажите, есть ли у вас фотографии Антона.
Ольга грустно улыбнулась, потом потянулась к своему смартфону.
— Не удивляйтесь, даже у таких бабулек, как я, теперь есть в наличии вот такие игрушки. Антон подарил и даже научил, как пользоваться. Он все спрашивал, из какого века я пришла в этот мир.
— Я и не удивляюсь. У меня – такой же. Мой внук учится и работает. И всю зарплату тратит на подарки. Чудак.
Ольга Яковлевна, нацепив на нос очки, нашла нужное приложение и открыла галерею. Сергей Иванович даже присматриваться не стал: так и есть. На всех этих ярких, романтичных, солнечных фотографиях был он, его внук. Все сомнения разом отпали. Антон. А рядом хрупкая девочка со спутанными кольцами волос, с огромными иконописными очами, полными грусти, несмотря на веселую улыбку на прекрасном лице. Ольга. Та самая женщина, сидевшая сейчас перед ним в образе маленькой старушки.
— Что случилось, Сергей Иванович? – встревожилась она.
— То, чего я боялся, Оля. Это мой внук.
— О, господи, — женщина прижала руки к худенькой груди, — поверить не могу. Что же нам теперь делать?
— Не паниковать, — Сергей Иванович сделал предупреждающий знак ладонью, — теперь ваша очередь. Что случилось ночью?
Ольга рассказала о своем страшном блокадном сне, о бордовом платье и маленьком мальчике в саночках. Пока она говорила, заметила, как удивленно распахнулись глаза мужчины.
— Я так и знал. Я ведь помню эти глаза…Я сразу узнал тебя…
Всю свою долгую жизнь Крутилов думал, что когда-то, в голодном бреду ему приснился странный сон. Он, маленький мальчик, тогда так и жил – на грани между сном и явью. Сон не приходил, потому что «хлеб спит в человеке». А хлеба не было. И явь – призрачная, потому что «хлеб дает сил человеку». А хлеба – не было. День тянулся, как непонятный немой фильм. Сережа оживал два раза: утром, когда мама давала ему кусочек подсушенного лакомства, разведенного кипятком, «суп»; и вечером. Мама готовила «кашу»: несколько разваренных крупинок, и «чай с сухарями», бледно-желтая жидкость с окаменевшим хлебным ломтиком.
Однажды хлеба в доме не оказалось. Сережа помнил это и равнодушно подумал: значит, все. Нет хлеба – нет жизни. Потому что у мамы украли карточки. Она не кричала и не выла: подошла к сыну и начала его одевать. Он и так был в теплых штанах на байке, напяленных на чулки, в свитере толстой вязки. Сверху мама надела еще ватные штаны, пальтишко. Повязала два платка. Сереже было все равно — ни тепло, ни жарко. «Хлеб согревает человека». А хлеба не было.
Мама аккуратно закрыла дверь ключом, вытащила санки из дворницкой, усадила в них ребенка и куда-то повезла. А куда… Сережа не знал. Да и не хотел знать. На санках возят мертвых, значит он уже умер. Он лежал и смотрел на белое небо. Холод сковывал руки, ноги, лицо… Но мертвым должно быть все равно. Так говорила мама. Завыла сирена воздушной тревоги. Пусть себе воет.
И вдруг – видение. Среди снега и воя, среди холода и смерти появилась прекрасная фея в длинном платье. На голых, словно из мрамора плечах не таяли снежинки. Длинные глаза, опушенные черными ресницами, красные полные губы, в тонких, нервных пальцах изящной руки – бокал с вином. Она смотрела на Сережу и ласково, как своему, улыбалась. Мальчик ожил, он любовался видением: такой красоты он еще не встречал. Даже не заметил, как грянул взрыв. И мама не заметила. Потому что, сказочная фея…
Сергей Иванович замолчал.
— Ну что? Что она сделала? – в нетерпении крикнула Ольга.
Сергей Иванович закрыл глаза и в памяти, словно на ощупь в темноте шарил:
— Она бросила сережку. И осколки пролетали мимо нас с мамой! Мимо, словно мы под куполом находились, понимаете?
Мать Сережи лежала без сознания. Незнакомка, увязая туфельками в снегу, подошла к ним. Приподняла подбородок мальчика и влила ему в рот половину содержимого бокала. Что-то непонятное, сладкое и одновременно – горькое, словно вишневый сироп, сдобренный полынью. Потом красавица наклонилась над упавшей женщиной и проделала с ней то же самое, что и с Сережей. И исчезла, словно не было ее никогда.
— Я не верил своим глазам. Я думал – бред. И мама не помнила ничего. Она вообще мало что помнила, человек так устроен. Говорила, как однажды у нее украли карточки, она, доведенная до отчаяния, закутала сына и пошла на Большеохтинское кладбище умирать. Мы тогда в Красногвардейском районе жили – не очень далеко. Удобно, — горько усмехнулся Сергей Иванович, — рассказывала, как чудом в бомбежку уцелели. И снова начали жить – откуда-то силы взялись. Наверное, от страха… А я думаю, от глотка из вашего бокала…
Ольга Яковлевна покачала головой:
— Не стыкуется, нет. Я ничего не делала в своих снах. Ни-че-го!
Сергей Иванович с жаром воскликнул:
— Так за чем дело встало, голубушка? Если я сейчас разговариваю с вами, значит так оно и случилось! И в следующем сне вы сделаете это!
Он вздохнул. И опять посмотрел Ольге прямо в глаза: те же, какие он видел когда-то. Иконописный взгляд, кроткий и мудрый. Как у большинства представителей народа, который хотел уничтожить до последнего человека один истеричный австрийский ефрейтор.
— Я еще вчера подумал: не может мать, так любящая свою дочку, подарить ей дьявольскую вещь! Не может такого быть! Она и вас спасла в одном из снов. И погибла, как только передала серьги подруге! Вероятно, это очень ценный артефакт, и место ему среди особенных, избранных… Я не спал ночью, переживал, боялся, что вы выбросите сережки. Утопите их в реке или закопаете в лесу. А потом их обязательно найдет какой-нибудь чокнутый водолаз или беспечный грибник. Продаст. И пойдет по рукам бесценное сокровище, дарующее жизнь. Оно должно быть у вас! Это – не убийца, а оберег! Символ вашего рода! – Сергей Иванович еще никогда так не был взволнован и убедителен, как сейчас.
Ольга Яковлевна обхватила руками голову и зарыдала отчаянно:
— О, боже мой, что я наделала, дура! Я ведь могла спасти Ваню! Мужа могла спасти! Как же так…
Сергей Иванович обнял женщину.
— Не надо плакать. Не смогли, это правда. Но вы можете спасти Антона. Сны предупреждают. И не зря.
Понемногу Ольга Яковлевна успокоилась. Она вновь поставила чайник. На этот раз гостю был предложен чай.
— Много кофе – вредно. А заварка у меня – что надо. И еще, — она открыла холодильник и достала из него небольшую коробочку, наполненную малюсенькими копиями пирожных: трубочек, корзиночек, эклеров и бисквитов, — мои любимые, ленинградские. Правда, вкус все равно уже не тот. Ем для ностальгии.
Чай был прекрасен: терпкий, свежий, душистый. Сергей Иванович не удержался:
— Напиток богов! Даже «ленинградские» становятся теми самыми, «ленинградскими», если запивать их вашим чаем.
Ольга тревожно посмотрела на собеседника:
— Сергей, а что же мне делать с Антоном?
— Я не знаю…
Они долго сидели на маленькой кухоньке. Молчали, говорили и снова молчали. Ольга смотрела на Сергея Ивановича, а тот не отрывал глаз от нее. Их руки соприкасались, и, казалось, они понимали друг друга без слов. Но пришел вечер, и Крутилов встал и направился в прихожую. Он уже надел куртку, как вдруг остановился и произнес:
— Антону будет плохо без тебя, Оленька. Я знаю. И тебе – плохо без него. Но… все пройдет когда-нибудь. Молодость беспечна, она легко забывает про страдания. Я не боюсь того, что ты когда-нибудь покинешь этот мир, нет. Я боюсь, что ты будешь жить вечно, как хранительница оберега. Мы уйдем, а ты останешься. Как все избранные, приговоренные к одиночеству и, может, проклятые всевышним. Как знать.
Он ушел, тихо прикрыв за собой дверь.
***
Ольге Яковлевне снилась выжженная степь. Под ногами валялись осколки, где-то вдалеке гремели разрывы. Злое солнце пылало, и серьги отбрасывали кровавые блики на лицо девушки. Она осторожно ступала по горячей земле, и каблуки ее туфелек увязали в тяжелой, как масло, почве. На горизонте были видны какие-то строения. На багровом фоне неба чернели четкие абрисы огромных конусообразных труб.
Неужели это будущее? Неужели Антону доведется попасть сюда? Это будет долгая и мучительная смерть. Для всех, кто сейчас находится по разные стороны. Ольга, инженер по профессии, сразу поняла, что это за трубы, что это за место. Она сняла серьги и бросила их на землю.
Нет, она нисколько не изменилась внешне. Ни единая морщинка не прорезала вдоль и поперек прекрасное лицо. Ни единого седого волоса в буйных кудрявых волосах. Губы остались такими же свежими, а глаза – так же блестели…
Изменилось все вокруг. Небо стало синим-синим, как васильки на ее платье. Землю прорезали зеленые ростки, тут и там, везде. Через мгновение они вытянулись и… заколосились, заходили волнами огромного зеленого моря, бескрайнего, живого. Пропали грохот и вой снарядов. Ольга прислушалась: высоко-высоко в небе пел жаворонок.
Наступил желанный мир, прекрасный и совершенный. Настало время любви, время радости и счастья, время материнства.
Ольга прижала руки к животу. Там начиналась новая жизнь. Она знала, что родится дочка. Новая хранительница оберега.
—
Анна Лебедева
Загрузка...
