Сергей Иванович Крутилов – пожилой джентльмен восьмидесяти пяти лет. Многие его ровесники, увы, ушли в мир иной, а он все скрипел потихоньку – не хотел умирать. Все Сергею Ивановичу было интересно и хотелось посмотреть, что будет дальше. Жизнь прекрасна и замечательна! Крутилов – вдовец, его дорогая жена — Лидочка покинула этот свет двадцать лет назад.
Дети Сергея Ивановича выросли и разъехалась, сами уже седые, воспитывали внуков и жаловались на болячки. Крутилову порой, казалось, что он, глубокий старик, младше своих сыновей. Стыдно ныть, стыдно ругать судьбу. Да и зачем? Мальчишкой он пережил войну и страшную блокаду, даже с ума не сошел. Всю жизнь верил в хорошее, любил Лидочку искренне и честно, вырастил детей прекрасными людьми, а они, в свою очередь, воспитали своих детей. Род Крутиловский не прервался – здорово же!
Сергей Иванович просыпался в шесть утра, включал музыку и делал зарядку. Потом несколько минут стоял под холодным душем и рычал как лев. Вода – лучшее лекарство, она бодрила и не давала Крутилову, шаркая тапками, забираться обратно в постель. Да и не надо!
Завтрак у него был простой: пара яиц всмятку, хлеб с маслом, да большая кружка чая. Но зато как Крутилов сервировал стол – закачаешься! Яйцо в подставочке, посуда – произведение искусства, вилки и ножи – мельхиоровые. Все это великолепие – на льняных салфетках. Спасибо Лидочке – уж она-то никогда сервизы от мужа в шкаф не прятала и кокнуть пару блюдец не боялась. Семейные ели суп из нарядной супницы, а не из алюминиевой кастрюли. Лида смеялась:
— Подарили на свадьбу. Значит, будем пользоваться. А любоваться на чашки не стоит. В Эрмитаже на царскую посуду налюбуемся!
Потом он, чистенький, побритый, наряжался в отличный, немнущийся (внук, студент, подарил) костюм, обувал кроссовки (внук, студент, присоветовал) и выходил на улицу. Еще с вечера Крутилов обдумывал маршрут прогулки: чтобы не очень далеко, но и не близко. Нравился ему соседний парк, укрывшийся от питерской суеты широкими кронами старых деревьев. Здесь – тихо, спокойно: можно бродить по дорожкам не торопясь, можно почитать газету или послушать аудиокнигу, чудо техники. Внук подарил, хороший парень все-таки.
К обеду Сергей Иванович завершал свой моцион и возвращался домой. По пути заглядывал в магазин, где покупал куриную грудку, помидоры, плавленый сыр, свежий кефир и булочки с корицей. Обед нехитрый, готовка – на десять минут, а какое чудесное блюдо получалось! Закипит в кастрюле кипяток, Крутилов в него курицу, кубиками порезанную кинет, сыр в бульоне разведет и кусочки помидоров сверху – бульк. Пять минут – суп готов.
Пообедает, кефиром запьет и в кресло – книгу читать. А там, глядишь, подремлет немного. Сил наберется, и опять – на прогулку. Захочет – в парк снова отправится, а иногда – в театр или на выставку какую, с пенсии не отказывал себе в таком удовольствии.
За день устанет, и спит отлично. Молодые позавидовали бы. Самое главное – телевизор не включать. От него – одни расстройства. Скучно станет – можно любой фильм посмотреть. И тут его студент расстарался, подключил компьютер, фильмотека богатая. Красота!
Все у него складывалось неплохо, одиночество не пугало – Крутилов был самодостаточным человеком. Правда, иногда, снилась ему Лидочка, то молодая, то зрелая. Сергей Иванович даже смех ее слышал и от того просыпался среди ночи в слезах. Не доставало ему жены. Это и понятно: сорок лет вместе, как один день. Срослись друг с другом, как сиамские близнецы. Больно от души отнимать вторую половину, отдирать с кровью плоть от плоти, отрывать от сердца большую часть. Одно утешало: где-то там его ждут. И было уже понятно, что встреча рано или поздно состоится.
***
В один из пасмурных питерских дней Сергей Иванович, как обычно, наслаждался тишиной и красотой любимого парка. Обычно он не присматривался к прохожим, к сидящим на скамеечках, людям. Считал игры в гляделки некультурным поведением. Но тут было совсем другое. На соседней скамейке окаменела юная девушка.
Да-да, она, непохожая на своих сверстниц, которые могли часами копаться в смартфонах, то и дело крутясь перед ними, как перед зеркалом, делая селфи, сидела на самом краешке лавочки неподвижно. Руки сжимали платочек. Глаза смотрели в пустоту. Еще немного, и она превратится в какой-нибудь памятник, коих тут было и без нее предостаточно.
Видно – у нее случилась какая-то беда. Нехорошие глаза, пустые. Хотя сама она была прекрасна: молода, свежа, миниатюрна, одета в прелестное платье-колокольчик василькового цвета. Сергей Иванович в современной моде не очень разбирался, но понимал, что наряд все-таки не подходит для дев нынешнего времени. Они сейчас предпочитают джинсовый стиль и кроссовки. Да, иногда любят покрасоваться в платьях, но тут фасон немножко не такой. И ткань – не совсем практичная.
Наверное, красавица так нарядилась для какой-нибудь тематической вечеринки. Так одевались во времена его молодости. Догадку подтвердили изящные лодочки с длинными узкими носиками и гвоздиками-каблучками… Правда, тяжелые рубиновые серьги совсем не вписывались в образ юной девушки, им лучше бы красоваться на зрелой женщине. И татуировка на руке, похожая то ли на цифры, то ли на иероглифы. И все равно, ровесница внука Сергея Ивановича, была прекрасна, как весна, как утренняя заря, как нераспустившийся бутон прихотливого цветка. Что с ней?
Сергей Иванович тихонько подошел к ней:
— Девушка, вам плохо?
Она очнулась, подняла на старика глаза. Два озера, полные слез, обрамленные длинными ресницами – дух захватывало! Крутилов опешил: молодые в таком состоянии не любят, когда к ним лезут с глупыми расспросами. Сейчас вспыхнет, отвернется и пошлет лесом. Но девушка сказала:
— Благодарю вас. Да, мне не очень хорошо, но я постараюсь справиться.
Что такое? Обычно так отвечают взрослые дамы. Или девушки, которых сейчас днем с огнем не найдешь. Крутилов, сам того не замечая, присел рядышком. В голову подкралась противная, скользкая мыслишка: «Ведешь себя, как старый похотливый ловелас», но Сергей Иванович отогнал ее от себя.
— У вас беда? Вы меня извините, конечно, но мне показалось…
— Вам не показалось. У меня действительно беда. Страшная. Непоправимая.
Крутилов молчал, ожидая продолжения разговора, стараясь не пугать девушку излишней назойливостью. Его терпение было вознаграждено.
— Я… влюбилась. Без оглядки. В первый раз и на всю жизнь.
— Но… это же прекрасно. Или избранник отверг ваши чувства?
Девушка закрыла лицо руками. А потом вскинула прекрасную голову на тонкой шее. Рубиновые огоньки серег сверкнули и погасли. Помолчав, она продолжила:
— Нет. Этот молодой человек меня не отвергал. Он ответил на любовь сразу, как только узнал об этом. И сегодня устраивает для друзей вечеринку, на которой хочет объявить о нашей помолвке!
Речь девушки была необычна, старомодна, не похожая на разговоры современных девчат: молодой человек, помолвка… Слезы на фоне, казалось бы, счастливого события. Странно.
— Расскажите мне, что же вас так беспокоит. Может быть, вам станет легче, — наконец произнес Сергей Иванович, — для начала: разрешите представиться.
Крутилов назвал свое имя, а незнакомка – свое. Звали ее Ольга, точнее, Ольга Яковлевна Лангер. Да, именно, Ольга Яковлевна, молоденькая девушка, похожая на хрупкий цветок ландыша. Так давно уже никто не представлялся, лет сорок. Но Сергей Иванович приказал себе не удивляться, а слушать историю Ольги.
***
Она жила, как все обычные люди. Звезд с неба не хватала, на судьбу не жаловалась, честно трудилась. Труд освобождает. Роковые слова – встречавшие входивших в лагерь смерти в Освенциме.
В детстве Ольга голодала, не раз умирала, и только благодаря матери, прекрасной и милой Серафиме Лангер, маленькая девочка осталась жива. Как она ее выхаживала, боялась дышать, когда малютка засыпала. Буквально, грудью прикрывала, если дочке грозила опасность.
Лицо мамы – как в тумане, а ее горячее дыхание и тихую, протяжную мелодию колыбельной – Ольга запомнила на всю жизнь. Серафима пробиралась тайком, по ночам, рискуя быть разорванной собаками, к месту, где находились малыши. Ольга очень болезненная была, слабенькая, как, впрочем, все маленькие мученики рукотворного ада на земле. Серафима боялась до животного крика, что однажды не найдет ненаглядную доченьку живой: страшному доктору для работы требовался материал. Доктор много трудился. Труд освобождает.
Им с мамой не повезло. Они родились не в то время, не в том месте, не в той стране. Но Серафима всю жизнь, все силы отдавала, последний кусок отрывала от себя для маленькой Оленьки. А потом мама перестала приходить.
Дальше – как в тумане, в мутном, горячечном бреду. Цвет запомнился: полосы, полосы на грязных робах. Красный кирпич. Белый халат. Сладкая улыбка с щербинкой и злые глаза. Дым из высокой трубы, черный, густой. Холод. Голод. Страх. Ольга плохо помнит ту жизнь, но хорошо понимает, откуда у нее звериное чутье, желание забраться в глубокую щель при виде больших, взрослых людей в темной, хорошо сидящей на теле, форме.
А потом р-раз, и внезапно весь мир осветило солнце. Таких ярких, солнечных дней еще не было в жизни маленькой Оли. И глаза тети Маши. Хорошие, добрые глаза русской женщины. Поезд мчался навстречу утреннему солнцу, от тети Маши шло тепло, а в маленькой ладошке – кусок хлеба – манна небесная.
— Я твоя мама теперь, — сказала тогда тетя Маша.
И Ольга называла ее мамой до самой смерти. Умерла она, когда девушке исполнилось двадцать лет. Вокруг бушевала весна, цвела сирень и вишня, ветер кружил лепестки яблоневого цвета, белые, с легким розовым оттенком. Ольге казалось, что они – черные. Она прощалась с матерью в больнице.
— Дочка, ты помнишь свою родную маму? Наверное, нет. Ты так похожа на нее, моя девочка. Вылитая Серафима, певунья. Она такая красавица была, даже с обритой головой. Ее убили, твою маму, а потом сожгли в печи крематория. Серафима никому не рассказывала, откуда родом, но мы-то знали, что до войны она была дочерью очень богатого человека.
Я не знаю, откуда у нее появились эти серьги. Нас тщательно обыскивали, досконально, если хочешь. Я не знаю, как Симе удалось их сохранить. Мы все были отупевшие, оцепеневшие, но тогда я до смерти перепугалась.
— Откуда, Сима?
— Нашла…
Только и всего.
Она чувствовала свою смерть задолго, поэтому серьги отдала мне. И я не знаю, как мне удалось их сохранить. Обыскивали барак постоянно. Мне кажется, что драгоценности делались невидимыми, что ли… Чудо… Сима взяла с меня клятву, что не оставлю тебя, что сохраню фамилию. Я поклялась. Ты стала мне дочерью. Здесь, в Ленинграде, мы жили с тобой хорошо, правда же? Ты – мое спасение. Ты заменила мне семью – мать, отца, брата, умерших во время блокады. Мужа, погибшего на фронте. Ты – мое счастье. Я не жалею ни о чем, — шептала тетя Маша, измученная, иссохшая, скрученная болью, казавшаяся такой маленькой среди казенных простыней на больничной койке.
Ольга плакала. Это было ее первое горе.
Вернувшись с похорон, Ольга перебрала материнские вещи, раздав соседкам некоторые из них. Так было принято в их старой, большой коммунальной квартире. А потом открыла маленькую деревянную шкатулку, в которой лежали тяжелые рубиновые серьги, ее наследство.
Ольга примерила драгоценности, посмотрела в зеркало и грустно усмехнулась. Зачем они ей: старинные, вычурные, холодные? Куда она в них пойдет, на лекции в институте? На комсомольское собрание? Но – это дорогие вещи, память, история. Пусть лежат себе спокойно в своей шкатулке. Когда-нибудь она сможет найти родственников. Владелец обязательно узнает эти серьги, и ее узнает.
Сергей Иванович, пораженный рассказом, слушал Ольгу, не перебивая. Но потом не выдержал. Воскликнул:
— Девушка, я ничего не понимаю! Вы рассказываете от первого лица о событиях, происходивших в прошлом веке! Воображение у вас богатое, не спорю, но…
— Мне восемьдесят четыре года! – перебила его Ольга.
— Милая, это за гранью. Понимаю, может вы пережили психическую травму или еще что, но поверить в такое я не могу.
Ольга молча показала ему свою руку. Несколько цифр. Нет, это не иероглифы. Это был номер заключенного концлагеря.
А потом она сняла серьги: сначала одну, потом другую…
Продолжение рассказа в следующей публикации>
—
Анна Лебедева
Загрузка...
