Наверное в каждом городе, поселке, деревеньке живут свои самые-самые. Те, которым завидуют, о которых мечтают, которых искренне любят и ненавидят. Те, которые снятся юным подросткам, невольно становятся героями несбыточных мечтаний у взрослых – в общем, местные эталоны красоты или мужества, или счастливой удачливости.
И тут же, рядом, существуют личности, которым не повезло. Во всем. И поэтому они тоже становятся заметными, как бы ни хотели этого избежать, желая спрятаться от жестоких насмешек, обид, разочарований и боли. И они также – самые-самые.
Так было когда-то в новеньком трехэтажном доме, построенном в образцово-показательном поселке городского типа на самом краю Ленинградской области. Жильцы многоквартирного строения были сплошь молодыми людьми, хотя Сашке они казались безнадежными стариками – тридцать три года – с ума сойти и сдохнуть на месте можно!
Он часто крутился на кухне, когда его мама, пожилая женщина в возрасте Христа (это она всегда так говорила, кокетничая) трепалась с соседками за чашечкой чая или кофе, если его удавалось вырвать «с мясом» в магазине. Подружки обсуждали разные, весьма занятные для десятилетнего Сашки вещи.
Например, они постоянно переживали за корабли. Какие-то там неполадки были с бортами. Так и говорили: о борт, о борт… Если Сашка находился в это время неподалеку, на него шикали и выгоняли в комнату. Подумаешь, какие тайны. Морячки выискались, пффф. Пусть треплются, лишь бы кофе не вылакали. Сашка очень любил перемешивать ароматный порошок с сахаром и сметаной, потом ставить на час в морозилку, а после лакомиться почти мороженым. Но эти борты – надолго, все выпьют мамины подружки. Тьфу на них.
Однажды после новогодних каникул Сашка проснулся ночью от страстного желания сбегать в туалет. Выскочил из детской и увидел, как на кухне сидят мама, бабушка, тетя Нина и тетя Галя! Ночью! При свечах! В руке у мамы нитка с иголкой, рука мамина не шевелится вообще, а… Иголка. Ходит. Ходуном. Мама замогильным голосом спрашивает:
— Черт, черт, ты здесь?
Тетя Нина отвечает вслух таким же замогильным голосом, по слогам как маленькая:
— Да. Я. Здесь.
У Сашки подкосились колени, засосало под ложечкой, и он тогда чуть не обмочил трусишки. Но мама испортила драматический момент:
— Черт, скажи, есть ли у Комарова баба…
Комаровым она называла Сашкиного отца. Делать ей, что ли, нечего? Бабы какие-то. Не может дельный вопрос задать. Например, когда в магазинах появятся сто сортов колбасы? Когда будут летать машины? Когда можно будет разговаривать с другом, живущим в другом городе и видеть его по телевизору? А она… Ох уж эти тетеньки.
Иногда мама смотрела в окно и сокрушенно вздыхала:
— Идет. Шлепает. Топает. Так всю жизнь и будет ходить туда, потом обратно. Бедная.
Сашка залезал на табурет и видел Ковалеву, которую взрослые называли «старой девой». Ковалева шла, сгорбившись под тяжестью двух оцинкованных ведер с помоями: несла их свиньям, которых местные держали в сарайках на огородах, разбитых недалеко от поселка.
Эта Ковалева была отчаянно некрасива. Сашка не маленький, в женской красоте разбирался. У мамы был яркий, страшно дефицитный журнал «Бурда» с фотографиями настоящих красавиц, просто принцесс из другой жизни, которая протекала где-то «за бугром». Отец насмешливо говорил про какое-то загнивание, но Сашке казалось, что это он от зависти говорит. Мама никому лично в руки тот журнал не давала, наверное папка и злился из-за этого.
Все, что было у принцесс – не было у Ковалевой. Девушки со страниц журнала улыбались белозубо, под соболиными бровками загадочно сверкали миндалевидные глаза, длинные ресницы бросали тень на бархатные щечки. Ковалева была всегда мрачной, уголки тонких губ опущены, кожа, изуродованная прыщами, имела непонятный цвет. Нос бугристый, отвислый, занимал больше всего места на лице несчастной. И челюсть выступала вперед. Какие уж тут улыбки.
А самым обидным было то, что волосы у нее, как в насмешку, были очень красивыми: мягкие, блестящие, заплетены в тугую косу, толстым жгутом спускавшуюся до самых ковалевских коленей. Такая толщина была только у каната в школьном спортзале.
— Бедная Ковалева, — вздыхала мама, — Ей никакая «Бурда» не поможет.
Сашке очень хотелось, чтобы беднягу полюбил какой-нибудь королевич Елисей и расколдовал, как лягушку, одним поцелуем. Но это все сказки. В жизни над ней все смеялись, особенно молодые парни, называвшие Ковалеву «крокодилом». Сашка искренне желал этим парням самого наихудшего, что могло бы случится: чтобы они все подохли и потом никогда-никогда не увидели ни одного мультика, не съели ни одного стаканчика с мороженым и ни разу не сбегали в кино на «Кинг-Конга»!
***
Однажды на кухне, где мама собралась посудачить с соседками, было особенно шумно: обсуждали въезд в дом новых жильцов. В квартире на третьем этаже поселилась новая семья, да какая! Отец, мать, их дочь и ее муж. Ничего такого? Да ладно! Дело в том, что когда из легковой машины, сопровождавшей грузовик с мебелью, вышли члены семейства – все жильцы прямо застыли, прилипнув к окнам.
Отец и мать были похожи на короля с королевой: оба высокие, статные, с высоко поднятыми красивыми головами. Таких людей в поселке просто не существовало! Таких показывали в фильмах про Робин-Гуда, Руслана и Людмилу, Айвенго…
А потом из машины, словно из дорогой кареты, вышла она! И Сашка на всю жизнь запомнил этот момент! Она была прекраснейшей женщиной на Земле, самим совершенством, царевной–лебедью, феей из волшебной сказки. Она была такой, что даже красота принцессы Мелисенты меркла рядом с ее красотой. Сашка влюбился сразу и, казалось, навсегда, поэтому даже не заметил молодого, стройного парня, выскочившего из грузовика и посмевшего взять за руку неземное божество.
Божество в коротенькой кожаной курточке, в джинсах, соблазнительно облегавших длинные ноги, встряхнуло белокурой гривой пышных волос и шагнуло в подъезд. Сашка застыл на скамейке, жадно втягивая ноздрями неземной аромат дивных духов, тянущихся шлейфом невидимой королевской мантии, подбитой шкурками горностаев.
Мама презрительно фыркала, отзываясь о ней:
— Пфф, Мисс–подъезд!
А Сашка так и не понял, за что все женщины невзлюбили Божество. Ведь радоваться надо: где еще увидишь такое чудо! И главное, муж Божества, как он вообще себя чувствует рядом с такой? Как он ест, разговаривает, когда такая сидит напротив? Ведь кто он? Простой водитель грузовика, не пара ей, не пара!
Понемногу Сашка смирился с существованием мужа – пусть живет, ведь принцессе просто необходим верный паж. А этот парень вел себя, как подобает истинным пажам – был вежлив и предупредителен по отношению к Божеству. А еще он оказался добрым малым и частенько катал Сашку на своем грузовике. Пусть его… Этот муж совсем не мешал Сашке любоваться принцессой издалека. Вот и хорошо, порядок в танковых войсках!
***
Наступили летние каникулы, и Сашка с друзьями Петькой и Мишкой целыми днями пропадали на затопленном карьере, расположенном неподалеку от огородов. Несмотря на строжайший запрет родителей, мальчишки и девчонки часами не вылезали из холодной, кристально чистой воды. Взрослые любили ловить там форель, молодые ребята устраивали пикники, а пожилые грели изуродованные артритом ноги в белом песке. Все видели, что Мисс-подъезд с мужем частенько загорали на берегу. Верный паж всегда был рядом, готовый исполнить любой приказ своей королевы.
Когда она раздевалась до купальника и грациозно входила в воду, изящно изогнувшись в тонкой талии, то все вокруг, увидев ее узкую точеную спину, задерживали дыхание, а женщины спешили укрыться полотенцами: по сравнению с Божеством они казались себе неуклюжими, низкорослыми, крепко сбитыми бабами. Сашка любовался хрупкой красотой и задыхался от любви.
Он мечтал: если на страну нападут враги, то бросится на амбразуры грудью, лишь бы защитить Божество. Если она попадет в плен к пиратам, то он, не задумываясь, скрестит шпаги с корсарами и не даст упасть ни единому волосу с ее чудесной головы. А если ее схватит Кинг-Конг, то он забудет про жалость и расстреляет его с вертолета. Даже слезинки не прольет, хотя в кино не выдержал и разревелся, увидев гибель огромной гориллы, прямо во время сеанса.
Чем больше он любил эту женщину, тем больше жалел Ковалеву. Она все также ходила с ведрами. Казалось, что даже руки у Ковалевой стали длиннее косы от постоянного ношения проклятых помоев.
***
Лето пролетело быстро, наступила осень, покрасовавшись короткое время золотым убором, а потом резко обрушив на головы людей галлоны ледяных дождей. И только к концу ноября установилась тихая погода, приправленная легким морозцем. А Ковалева все также совершала свой вечный маршрут, хотя Саша знал, что уже вовсю ведется забой скота, и мама который день возится на кухне с засолкой сала и варкой тушенки. Неужели жалко Ковалевой своих поросят? Однажды он улучил момент и догнал беднягу.
— Можно я вам помогу?
А та приняла помощь, тем более помои были только в одном ведре, и то наполовину, похожие на простую кашу, а в другом — белый хлеб и отруби, легкая ноша. Они пришли на огород, открыли калитку, и Саша увидел, что у Ковалевой жили не поросята, а утки, кролики и веселая собака с хвостом, смешно загнутым крючком. Сашка помогал кормить всех обаятельных членов компании, а Ковалева улыбалась светло и по-доброму.
— Хочешь, я тебе что-то покажу? – вдруг спросила она.
И повела за собой Сашку по узкой тропинке, ведущей к карьеру. Перед ними открылась чудесная картина, от которой дух захватывало. Ковалева приложила палец к губам – тссс, не шуметь, чтобы не спугнуть…
Чтобы не спугнуть пару белоснежных лебедей, скользивших по стылой зеркальной глади! Наклонив маленькие головы прямо к воде, они кружили, словно лодочки, иногда нежно соприкасаясь друг с другом длинными шеями.
— Они каждую осень здесь отдыхают перед дальней дорогой, — шепнула Ковалева, — я им хлеб ношу, сейчас покормим, только не шуми.
Она приподнялась, достала из кармана фуфайки кусок батона и начала кидать крошки птицам. Лебеди доверчиво поплыли к берегу.
Вдруг неподалеку послышался гул двигателя: какая-то машина приближалась к карьеру. Сашка с Ковалевой насторожились, прижав головы низко к земле.
На берег выехал огромный черный, квадратный, с высокой посадкой автомобиль, сверкающий лаком. Он остановился в двух метрах от воды. Лебеди поспешили отплыть на безопасное расстояние. Из машины вышел здоровенный мужик, весь в коже, с толстой цепью на бычьей шее, крепко державшей бритую голову. Открылась вторая массивная дверь, и из нутра автомобиля показалась длинная ножка, обутая в изящный сапожок. Ловко, играючи, на песок прыгнула… она, Сашкино Божество.
Мужик что-то говорил, а она звонко смеялась, с обожанием глядя на бычью шею, на маленькие глазки, на толстый затылок. А тот небрежно шлепал ее ниже спины и гоготал. А потом он вытащил из-за пазухи пистолет, обнял женщину сзади и нежно обхватил ее ручки, крепко державшие оружие.
Она прищурилась, наставив пистолет на лебедей. До страшной смерти гордых существ оставалось всего ничего – ее тонкий пальчик вот-вот нажмет на курок, и все будет кончено…
И тут Ковалева выскочила из кустов с диким криком:
— Что вы делаете, твари! Что вы делае-е-е-те!
Тишину разорвал грохот выстрела, эхом разнесшийся по всей округе. Ковалева упала, а лебеди, испуганные, поднялись на крыло и улетели, роняя белоснежные перья. Мисс-подъезд завизжала, а мужик, втащив ее в салон, дал по газам, и автомобиль, взревев, юзом прокрутившись колесами по песку, уехал.
— Ковале-ева! А-а-а-а! Помогите! – орал Сашка, выбравшись из травы и упав рядом с умирающей.
А та смотрела в небо стекленеющими глазами и улыбалась. Сашка тряс ее, тормошил, растрепав чудесную косу, но так и не смог вернуть к жизни. Он размазывал по грязным щекам слезы и смотрел на лицо Ковалевой, не отрываясь, потому что никогда в жизни еще не видел лица прекрасней, чем это…
—
Анна Лебедева
Загрузка...
