Али почудилось, али пригрезилось, но под вечер сизая туча, угрожающе зависшая над головой, отчетливо сложилась в пухлую дулю. Мшаня-лешаня скосил глаза из-под седых кустистых бровей, брезгливо пошарил оком по небу и пригорюнился. Очень сложно, знаете ли, одновременно и елки на опушке расчесывать, и исключительно лишь силою воли сдерживать грозовой ливень — того и гляди ливанет как из кадки! Под ливнем расчесывать — комарам на смех, да кроме того, льющаяся за шкирку вода только кикиморам в радость. А правильным, потомственным лешим — всяко во вред, посему вражью напасть надобно где-нибудь переждать; пущай льет, раз уж так невтерпеж.
Помянув тридцатитрехствольное Чудо-Юдо из вражьей чащи, Мшаня цыкнул с переплёвом и сосредоточенно нахохлился: к кому бы податься? Кувыркнулся в чернику и покатился по кочкам, распугивая гадюк и ежей, бражничать к ушлому домовенку Ухвату. Тот завсегда в тепле и сухости — вот пусть и гостеприимствует, буржуй. Нечего одному пить, авось не похудеет: раскушаем с ним ендовушку бражки, а там, глядишь, и распогодится.
Ухват жил в избушке у ведуньи Крапивы — под половицей, которая третья справа от печки. С хозяйкой шибко не озорничал, хотя… Ну, разве что по морозному утречку хозяйский валенок на трубу закинет — так разве это озорство? «Внимание справных мужей к ихнему разобидчивому полу и ведьмам впрок», — убеждал Ухват соендовников да только Крапива его воззрений, видать, не разделяла.
Когда конек замшелой крыши, изящно изогнутой под допотопный манер, показался средь разлапистых нечёсаных елок, наземь пали первые капли. Леший сбавил ход и с покатухи перешел на походную трусцу, чтобы мир перед глазами также перестал вертеться. Мокнуть не хотелось, а из последних сил сдерживаемый ливень ощутимо пил силушку. У избушки ждал сюрприз: Ухват, завязанный затейливым узлом, висел-трепыхался на гвоздике под карнизом, сипло сопя и постанывая. Руки-ноги у него торчали откуда-то из-за ушей, загривок покраснел от натуги.
— Привет, сосед! — опешил Мшаня, — ты чего это опять удумал?
— Мошкару отпугиваю! — откуда-то огрызнулся подвешенный, — ой, сымай меня, ужо мочи нет!
— Крапива? — сочувственно поцокал языком леший, — ох, затейница! Да ты погодь, надо сперва разобрать откель тебя расплетать… Не ровен час… Ну-ка, подай голос… Чтой-то не пойму я… Хм, может, снизу?.. Это что, плечо али коленка?.. Ужели зад? Не, больно тощ…
— Да сымай уже! — придушенно взвыл Ухват.
Лешаня аккуратно снял с гвоздя трепыхающийся узелок, опустил на крыльцо и поскреб в затылке. Поддел когтем глубоко впившуюся в бедолагу веревочку, — видать от лаптей, — веревочка с басовитым гудением лопнула, и домовой с явным облегчением прянул во все стороны, едва не спихнув благодетеля вниз по ступеням. Благодетель на всякий случай отскочил к резным балясинкам и сочувственно покачал головой:
— Почто осерчала?
— Да ну ее! — вмиг окрысился Ухват, — шуток не понимает! Полночи косички ей плел мал-мала тоньше, красил, белил, зеленил — думал, оценит… Ага, такая оценит!.. Неблагодарная!
— На вкус и цвет… — вздохнул Мшаня, поежился и снова покосился на небесную дулю. — В дом-то пригласишь? Я ливень с обедни держу!
В подтверждение слов крупная капля стукнула по носу освобожденного и тот, кряхтя и держась за поясницу, дотянулся до дверной ручки. Подергал.
— Заперла, — проворчал он, — да еще и порог заговорила. Пошли, проведу… Слышь-ка? А может, мне к тебе уйти? Ну ее к ляду… Найдешь для соседа дупло посуше?
Это было серьезно. Домовой мог в любой момент изжить глупую вон из дома, но уйти вознамерился сам. И вправду неблагодарная… Мшаня поскреб в затылке:
— Вражьи кущи… Ты же не сыч, в дупле жить! А шутки шутить с кем будешь, с зайчатами? Косички белкам плести? Ей-ей, помирились бы вы, — что за домовой без дома?
— Посмотрим, — буркнул Ухват и протиснулся в неприметную отдушину подпола. — Заходи…
За их спинами громыхнуло и небеса наконец разверзлись.
***
Подруга Шалка, колдунья, вестимо, жила на отшибе — то ли в деревне, то ли опричь: не поймешь. Крапива, замотанная в платок по самые скулы, тишком проскользнула в дверь, еле-еле успев до первых капель.
Шалка стояла у печи перед дочерна закопченным котлом с внушительным половником в руке, мурлыча под нос что-то незатейливое. Пар пополам с дымом кисло-пахучим облаком лениво клубился под потолком, складываясь во что-то непотребное. Крапива села у стола, шумно выдохнула и стянула с головы платок.
— Хлеб да соль, — молвила с горькой усмешкой обернувшейся подруге.
— Кара Господня! — отшатнулась та, — свят-свят, кто это тебя так?
— Расплетай, — проворчала Крапива, — самой несподручно.
Шалка опасливо приблизилась, перехватила половник и засаленной рукоятью шевельнула непотребную шевелюру подруги:
— Батюшки святы, — охнула она, — так тут полну седмицу расплетать, а те зеленые вовсе слиплись, драть надо…
— Ворочусь — придушу к ляду! — прорычала ведунья, — мелочь замшелая, возгря подколодная…
— Никак Ухватушко твой? — хищно прищурилась Шалка, и хмыкнула: — силен шутить, окаянный. А ежели взаправду — кто? Ужель сама?! — Получив в ответ привычный сокрушенный вздох, колдунья махнула рукой на очередные подружкины басни: то домовые у нее озоруют, то лешие с кикиморами за окном шлындают. Чего только с одиночества не пригрезится… Отвела ехидно-пронизывающий взгляд, подумала чуток и подалась к котлу. Сдвинула его на край печи, после чего вновь шагнула к Крапиве.
— Так может я не вовремя? — спохватилась ведунья, — варево-то довари…
— Ништо, все уже. Наши ливень на поля заказали, а какая-то шельма его полдня держала — пришлось Вар-непогоду городить, тучу напитывать. Прям не знаю, на кого и думать — ну, зато теперь до утра лить будет… Эге, постой-ка… А это не ты ли часом, голуба? Промокнуть боялась?
— Куда мне, — отмахнулась ведунья, — своих забот не счесть. — Лешаня, небось, чудит — ему дожди ни к чему: и так сплошная топь кругом.
Шалка смерила подругу подозрительным оком, пожевала губами, хмыкнула и занялась ее волосами:
— Ну, терпи, голуба, дело тут небыстрое. Эх, завидую… Ты у нас с нечистью знаешься, они тебе, вишь, красоту наводят, дождю ходу не дают, мышей, небось, ловят…
— Дождешься от них! Я, кстати, своего шутника в бараний рог скрутила, да за окошко вывесила. Коли не веришь, так пойдем, сама полюбуешься…
— Пойдем! — взвизгнула от восторга Шалка и метнулась к двери. Распахнула, ойкнула, отшатнулась от неистового косого водопада и с досадой захлопнула дверь. За окном сверкнуло и, чуть помедлив, обижено пророкотал гром.
— Да чтоб их там затопило, каждой твари по паре! Домовой-то развяжется, небось, и как я его увижу?!
— У меня не развяжется. Расплетай. давай, а там, может, и распогодится.
Колдунья сузила глаза, зловеще хмыкнула и подалась к хлипкому столику о трех ногах, что стоял тут же в светлице, под оконцем. На столе тускло мерцал сизый шар — небось, хрустальный да колдовской.
— Поди-ка сюда, — позвала Шалка ведунью, чудно меж тем потряхивая на шар руками, — показывай, где твой шутник висит.
Крапива опасливо приблизилась и глянула одним глазком в колдовской омут. Нахмурилась, вгляделась и руками развела:
— А нету его теперь: стало быть, ослобонил кто. Может, внутри?
От движений ее головы кивали-покачивались в разны стороны пестрые косицы, но Шалка на то не глядела: снова на шар руками затрясла, будто воду с пальцев стряхивала.
Глянула Крапива вдругорядь, опять всмотрелась в сизую муть, руками всплеснула да и выбежала вон под ливень. Так нерасплетеная и убежала, поди догони.
***
В подполе у Крапивы вовсю шло веселье. Покуда распили первую ендову браги, заявилась кикимора Аирка, привнеся в закуток цветущий аромат болотной тины — она завсегда ею пахла. Отжав волосы, кикимора уселась в натекшую лужу и заурчала от удовольствия. Вдвоем с Лешаней они растрясли вконец пригорюнившегося Ухвата, и тот поведал сотоварищам о своем несносном житье-бытье. Воспылав праведным негодованием, сотоварищи порешили, что так не годится: людское вероломство, черствость и неблагодарность должны быть примерно наказаны. Нно: чтоб Ухвату потом не досталось на орехи. С тем нечисть и восшествовала из подпола в горенку наводить справедливость.
Лешаня хищно огляделся, цапнул стоящего на столе резного идольца, сунул того под массивный стеллаж, метнулся к печке, сгреб пригоршню золы из поддувала и высыпал ее на прежнее место истукана. Критически окинул место возмездия и остался доволен. Припорошенную золою пятерню он отер о темную кружевную занавесь у ложа ведуньи, меж тем неспешно прикидывая, а не отереть ли руку о Крапивью подушку. Ну, нет — они же не изверги из вражьей чащи, — и леший начал озираться в поисках новой цели воздаяния.
Аирка уже вовсю копошилась на нижних полках стеллажа в травяных запасах ведуньи: вытаскивала пучки засушенных растений, явно болотных, что-то им шептала, облизывала, по всей горнице нацедила из волос луж — откуда в ней столько воды-то? — и рассаживала в крошечные озерца пучки для дальнейшего возрастания. И то правда, пучки быстро теряли сухость и вяло пробовали зеленеть. Запашок пошел по горнице — как в самом застойном омуте. Откуда-то зазвенели комары, куда больше обычного.
Лешаня выцелил стоящую в углу хозяйскую метлу и подскочил к ней: споро и деловито расчесал прутья, после чего перевернул и, взрыкнув от натуги, ткнул рукоятью в особо широкую щель промеж двух половиц. Метла тут же пустила корни, на прутьях набухли почки. А леший уже косился на грубо сколоченные хозяйские табуретки.
Ухват, как пришибленный, стоял столбом в сторонке, в панике глядя на творимое непотребство. И ничего сотоварищам не скажешь: для него стараются, силы тратят. Возмездие вершат, справедливость наводят. А что потом будет, когда Крапива всю эту справедливость узреет — они о том подумали?.. Да и жалко хозяйкиных трудов: сколько лет она все эти травы по топям выискивала, сушила, сортировала… Примочки, вишь, болезным селянам ставила, детишек их на ноги поднимала…
Вдоль хребта вдруг продрала стылая оторопь. Домовой вздрогнул и замахал на друзей руками:
— Ну все, будет озорничать! Смотрит за нами кто-то, разбегайсь кто куды! Сейчас, небось, сюда заявятся!..
Мшаня с кикиморой переглянулись, синхронно повели плечами, будто им спину свело, и уставились на Ухвата:
— Кто это так может?! Как за хребет ухватили!
— Из деревни кто-то, а то и из вражьей чащи! Откель я знаю, к кому она жаловаться побегла?! Только чую, что на нас ведьмы-колдуны глядят: злющие да глазастые… Тикай, братва, после закончите!
— А ты как же?!
— Да разберусь: мой дом — моя крепость! Пусть сперва споймают.
— Ну бывай, сосед, зови ежели чего…
Ухват печально проводил друзей прощальным взглядом. Аирке-то дождь в радость, а вот Лешаня сырости не любил. Ну да и ладно, у барсуков в норе схоронится, впервой что ли?..
Вздохнув, он снова окинул горницу тоскливым взлядом.
Крапива — мокрая, задыхающаяся, злющая, как вражья виверна, — ворвалась в дом и застыла на пороге. Дом блистал образцовым порядком: Бог на месте, метла на месте, в доме сухо и уютно. И ни души.
— Ухватушко, — настороженно позвала ведунья, еле умудрившись вложить в насмерть запыхавшийся голос искреннюю проникновенность. В душе заворочался стыд, и на миг обуяло отчаяние одиночества, — Ухватушко, подай голос!
Под половицей знакомо зашебуршало и огромное облегчение вынесло Крапиву из бездны отчаяния. Она усмехнулась, прошла к столу и тяжело опустилась на табурет. Не ушел, шельма, ну и хорошо. Пусть его, озорует. Лучше все же вдвоем жить — именно Ухват делал дом уютным и родным, это ведунья осознала только что.
— Давай, расплету косы-то, — пробубнил смущенный голос за спиной, — не хочешь красивой быть, ну и ходи, как кикимора…
Крапива глянула в окно — ливень, похоже, заканчивался, и тучи прорезал солнечный луч, ткнувшись ей в щеку. Вдруг солнце что-то заслонило.
— Господи Исусе, вы только гляньте на это — он и вправду живой! Ох, матерь божья, кому рассказать… А в шаре-то, в шаре и не видно его не рожна, а тут — вот он какой!
Похоже, у Ухвата намечалась новая попойка. Поняв это по взгляду хозяйки, он застонал и сокрушенно уронил голову на руки.
Нет: завтра же он отправляется жить к белкам.
—
Константин Гуляев
Канал Фантазии на тему
Загрузка...
