Начальник политического отдела одного из подмосковных гарнизонов Виталий Иванович Буров возвращался домой из Москвы, и вдруг на Казанском вокзале его остановили звуки гармони и красивый мужской баритон.
Старенькая гармонь пела, куда-то звала, а бархатный голос, густой и сильный, выводил слова новой полюбившейся народу песни: «Эх, дороги… Пыль да туман…» Голос певца и гармони переплетались, возносили ввысь, куда-то звали, мучали и ласкали душу. Война ещё жила в душах людей, не забылась, прошёл только год, раны ещё не зарубцевались. Буров подошёл поближе, встал в круг слушателей.
Вьется пыль под сапогами —
степями,
полями, —
А кругом бушует пламя
Да пули свистят.
Впрочем, сапог у певца не было. И ног тоже — обе ноги ампутированы чуть ниже колен. Он сидел на тележке, сколоченной из досок, и подшипники заменяли колёса. Перед калекой лежала кепка, куда слушатели бросали мелочь. Сам он был одет в гимнастёрку, поверх неё старый пиджак. Глаза у инвалида войны голубые, а волосы льняные, плечи широкие, на вид ему лет двадцать пять. Будь у певца ноги, он был бы красивым и высоким парнем.
Песня кончилась, народ стал расходиться, певец занялся подсчётом милостыни.
Буров, присел перед певцом на корточки.
— Ну, и куда ты её? — Виталий Иванович имел в виду мелочь в кепке.
— Пропью. Куда её ещё? — ответил парень. — На водку и хлебушек хватит.
— Нищенствовать не стыдно?
— Поначалу стыдно было, потом привык. Я тракторист, дядя. А без ног — какой из меня тракторист? И невесте без ног я не нужен, а родных беспокоить не стал: зачем им со мной мучиться?
— Может быть, зря?
— Калека никому не нужен, дядя.
Гармонист застегнул гармонь, левая пола пиджака приоткрылась.
— Ого! — вырвалось у Бурова.
На красно-белой колодке красовался орден «Красного знамени», а за ним внушительный ряд медалей.
— Воевал, — просто пояснил парень.
— Где?
— В пехоте, и в партизанах пришлось.
— В плену находился?
— Нет. В окружение попали под Барановичами, в Белоруссии, вырвались, создали партизанский отряд. Потом воевал в регулярных частях. На Зееловских высотах тяжело ранило в ноги.
— Как зовут?
— Ну, Вовка Агеев. А тебе зачем, дядя?
— Я старше вас по возрасту и званию, — строго сказал Буров и приказал: — Доложить по всей форме.
— Старший лейтенант Владимир Игнатьевич Агеев.
— Вот это другое дело, — одобрил Буров. — А то «Вовка»… Слушай, старший лейтенант, мне в гарнизоне требуется комендант офицерского общежития и заведующий клубом. Документы имеются?
— Так точно. А клубом-то как заведовать?
— Разберёшься. Хор организуешь, сам петь будешь. Голос у тебя красивый, и играешь на гармони здо́рово. Комната в общежитии будет, зарплата. Ну? Согласен?
— Согласен.
Парень явно растерялся от такого неожиданного предложения.
— Но пить придётся бросить, не люблю, знаешь…
***
Так Вовка Агеев оказался в подмосковном гарнизоне. Комендантом он оказался суровым. Детские игры офицеров, где они скакали по коридору общежития на стульях, как на лошадях и размахивали табельным оружием, прекратились. Офицеры увлеклись созданием ансамбля песни и пляски, а пока он создавался, отдувался за всех Агеев. На Вовкины соло-концерты набивался полный зал в клубе. Вовка играл всё: и эстрадные песни, и арии из опер и оперетт, но больше всего любил народные песни.
— Откуда ты всё это знаешь, Володь? — спрашивали у него.
— Семья у меня дюже певучая. И отец, и мать много песен знали. Да и я, если услышу песню по радио или ещё где, то сразу запоминаю и подобрать на гармошке смогу.
— Ты с этой гармонью всю войну прошёл?
— Нет, моя дома. Эту мне главврач подарил, когда выписывался из госпиталя. Шофёра какого-то гармонь. Когда его машина загорелась, он бросился не себя спасать, а в первую очередь гармонь. Гармонь спас, а себя вот нет, умер в госпитале от ран, и гармонь осиротела.
***
Тёплым июньским вечером Владимир сидел на скамейке у клуба со сторожем, дымили самосадом, говорили за жизнь. Из пятиэтажного серого дома, что напротив клуба, вышли и сели на лавочку две седые женщины.
— Кто это? — спросил Владимир. — Я их раньше не видел.
— Понятное дело, ты тут и месяца не живёшь. Это мать с дочерью. Яков Моисеевич, муж Цицилии Абрамовны и отец Сары, всю войну переводчиком прошёл, а сейчас немецкий язык в школе преподаёт и математику с геометрией. А Цицилия Абрамовна младшие классы в школе ведёт. А у Сары мужа и сына немцы сожгли где-то в Белоруссии, с тех пор она молчит, как немая, и поседела вся. Врачи говорят — шок какой-то.
Володя покивал головой и, глядя на мать с дочерью, затянул песню, гармони у него не было, но песня и без сопровождения красиво звучала.
Не для меня придёт вясна,
Не для меня Дон разольётся.
Голос певца завораживал, Сара на лавочке у дома напряглась, как будто что-то вспомнила, потом встала и разъярённой фурией кинулась к Агееву.
— Ты, солдат, ты! — кричала она, — зачем ты спас меня? Лучше бы я умерла тогда со своим мальчиком!
Она упала в пыль перед солдатом и стала бить его кулачками по коленкам, а Володя пел, не обращая внимания на вопли женщины. Цицилия кинулась за дочерью, подняла её, стала гладить по голове.
— Сарочка, доченька, — причитала она.
Сторож побежал за врачами, благо, что в гарнизоне всё близко.
Сару увели, Агеев остался один. Он какое-то время грустно сидел на скамейке, потом ловко спрыгнул с неё на свою тележку и покатил в клуб. Вскоре оттуда послышались печальные звуки гармони. Оборвал их приход Цицилии Абрамовны.
— Спасибо тебе, солдат, и дочку мою прости. Тогда ты ей не дал погибнуть, а сейчас врачи говорят, что она скоро отойдёт от шока. А то ведь с тех самых пор как Илюшу немцы сожги, молчала. Ты помнишь тот день, Володя?
— Помню, тётя Циля, помню.
***
Летом 1942 года Владимир Агеев возвращался со своей группой партизан с задания через одну небольшую деревню, которая служила перевалочным пунктом партизанам. Деревушка находилась далеко от главных дорог и крупных населённых пунктов, и в неё стекалось со всех окрестностей еврейское население, бежавшее от чисток, устраиваемых немцами с самого начала оккупации. Но вот еврейские чистки докатились и до этих мест.
Только группа Агеева вошла в деревню, как в неё въехали каратели.
Нацисты и полицаи сгоняли в сарай всех более или менее похожих на евреев, не обращая внимание на пол и возраст, гнали стариков, женщин, детей.
Сара была проводником группы Агеева. Они укрылись от карателей через дом от дома Сары, и она услышала, как кричит её трёхлетний сын, и рванулась к нему, но Владимир удержал её.
— В подпол, Володя, в подпол, — скомандовала баба Маня, — не дай бог, каратели услышат.
— Я остаюсь здесь, — сказал своим бойцам Агеев, — а вы за нашими. Может, успеем спасти.
Каратели подпёрли двери сарая бревнами и подожгли его из огнемётов. Внутри обречённые люди дико закричали. Пламя завыло, раздуваемое ветром.
Сара билась в руках Владимира, пыталась вырваться, он зажимал ей рот рукой, а ей казалось, что из пламени её зовёт сыночек: «Мама! Мама!» К утру она перестала биться, успокоилась и, когда ушли каратели, и баба Маня открыла подпол, карие глаза Сары были абсолютно пустые, она не понимала ни где она, ни что с ней. Мать её, тётя Циля, оказалась жива, её тоже успели спрятать, но Сара не узнавала никого. В том сарае сгорели сын Сары, её свекровь и свёкр.
Партизаны не успели прийти на помощь, каратели ушли раньше. Агеев курил на крыльце бабы Мани. Тётя Циля успокаивала дочь, а Сара была как каменная.
— В отряд её надо, — сказал Володя, — здесь опасно. И тебе, тётя Циля.
Цицилия покачала головой, отклоняя предложение.
— Володь, ну какой отряд? — вздохнула баба Маня. — Посмотри на неё. Не в себе она. Вишь, когда сюда, до деревни добирались, Сарочки муж погиб, а через год, вишь, сын. Идите, догоняйте этих гадов, поквитайтесь.
— Поквитаемся, — пообещал Агеев и немного мрачно запел вполголоса, видно душа требовала:
Не для меня придёт вясна
Не для меня Дон разольётся…
— Володя, накличешь ты беду на себя этой песней.
— Да ну, баб Мань, какая беда, это просто песня.
И он запел дальше. Сара вздрогнула от этой песни, посмотрела на певца, захотела разрыдаться и не смогла.
Агеев поспешил догнать отряд. Партизаны пошли через лес, наперерез карателям.
***
Через две недели Сара нашла Владимира на той же скамейке у клуба. Села рядом.
— Ты прости меня, Володь. Накричала… Спас ты меня тогда, но жить не хочется.
— Да оно понятно, да только жить надо. Дети у тебя ещё будут.
— Кому я нужна, вся седая, морщины… а мне ведь двадцать пять лет всего. Сколько мужчин полегло, а девки и моложе меня имеются.
— Волосы у тебя были красивые, иссиня-чёрные, как в романах пишут. Волосы и покрасить можно, а вот ноги у меня никогда не вырастут. Как вы сюда попали-то из Белоруссии?
— Не знаю. Я с того дня ничего не помню.
— А догнали мы тогда тех карателей, ни один не ушёл. Полицаи сдались сразу, просили не убивать, в ногах валялись, плакали, себя жалели. Детей, баб да стариков заживо сжигать не жалко, а тут «пожалейте». Тьфу. Убивать противно было.
— Как же ты ноги потерял, Володя?
— Да как… Обидно, что и ранение-то… ну не пустяковое, но и не очень-то и тяжёлое, средней тяжести. У нас в отряде доктор был старенький, ещё царя помнил, так вот, он утверждал, что раны должны на воздухе быть, от этого они лучше заживают. И правда, в отряде гангрены не наблюдалось. А в военном госпитале мне повязки накладывали с мазью Вишневского. До чего же она пахнет противно. Я думаю, что из-за этой мази раны загноились… гангрена, ампутация.
Сара прошептала что-то жалостливое на своём языке и горячо обняла солдата.
***
Владимира и Сару с тех пор стали часто видеть вместе: то они на лавочке сидели у клуба, то вместе гуляли по улице. «Какая красивая пара», — говорили в гарнизоне и как будто не замечали, что рядом с седой двадцатипятилетней вдовой катит тележку безногий калека. Людям казалось, что идёт молодая женщина, а из-под косынки у неё выбиваются иссиня-чёрные волосы, а рядом с ней высокий широкоплечий парень на своих ногах.
На смотр художественной самодеятельности в гарнизон прибыл из Москвы генерал-лейтенант Чернышов Василий Иванович. Концерт ему очень понравился. После концерта Чернышов, командир гарнизона и Буров решили распить бутылочку коньяка в кабинете командира гарнизона.
— Хор — это вы здо́рово придумали, — сказал генерал-лейтенант, закусывая коньяк лимоном с сахаром. — Надо будет распространить ваш опыт. Очень много калек после войны. Нищенствуют. Это не есть хорошо. Наверху есть мнение, определить всех инвалидов войны, что побираются на улицах, в госпитали санаторного типа. Тяжело, сложно, но надо. Страна в развалинах, помещения под это ещё найти надо и обустроить. Но зато там будет уход, трёхразовое питание, работать обучим, кого можно.
— Это на какую же работу их обучат без рук без ног?
— Без рук сложнее чему-то обучить, а без ног можно. Сапожником, например. Будет в будке сидеть, обувь гражданам чинить. В будке сидеть — ноги не нужны. Будем развивать частное кустарное производство, артели инвалидов. А без одной руки — учительствовать сможет. Сложно с теми, у кого ни рук ни ног нет, но таких мало. И петь в хоре — для них это выход.
— Агеева у нас не заберёте?
— Зачем? Он у вас устроен.
— Тогда помогите ему, Василий Иванович. У него тут любовь в гарнизоне, распишутся, наверное, скоро. Протезы бы ему, он орденоносец всё-таки. Орден Красного знамени.
— Ну, Виталий Иванович… за протезами очередь, герои Советского Союза стоят. За что орден?
— Мост железнодорожный он со своей группой в сорок втором году взорвал, стратегического значения. Немцы уж очень лютовали за этот мост. А потом перед самой Курской дугой они его ещё раз вывели из строя. Наши бомбардировщиков на него навели, да так, что на мосту эшелон с «Тиграми» застрял. Вытащить их оттуда немцы не сумели.
Василий Иванович помрачнел, нахмурил брови.
— «Тигр» сильная машина. Он, гад, на два километра бил, лобовую броню пробивал. А мы его только с километра и в борт. Это хорошо, что эшелон с ними застрял, много жизней сохранили.
— Вот, товарищ генерал-лейтенант, такому герою, как Агеев, помочь надо. А что касается «Тигров», не помогли они фашистам, это мы в Берлин вошли, а не они в Москву.
— Это факт. Ладно, поможем вашему герою.
***
Осенью Владимир и Сара расписались, гарнизонное начальство Владимиру подарило баян, Саре — отрез на платье и ещё немецкий столовый сервиз. А после Нового года Агееву пришёл вызов из Москвы — очередь у него подошла на протезы.
И следующим летом Сара катила перед собой коляску, из-под косынки у неё выбивались иссиня-чёрные волосы, а рядом с ней почти на своих ногах шёл её муж, Владимир Агеев.
—
Автор рассказа: Анатолий Гусев
(3 оценок, среднее: 4,00 из 5)
Загрузка...
