Андрей захлопнул ноутбук и откинулся на спинку кресла, блаженно прикрыв глаза. Все-таки переехать на лето к бабушке было чертовски удачной идеей.
Стояло цветущее, пышное, радостное, знойное лето. В городе при такой погоде было бы невыносимо, а здесь ‒ рай! Тяжелая, уже зрелая зелень, как раз созревают первые овощи, можно утром пройтись по огороду и набрать себе свежих, хрустящих, сладких огурчиков и сочных помидоров, вдохнуть сладкий аромат роз, еще покрытых утренней росой и оттого особенно нежных… Андрей блаженно улыбнулся. Как же давно ему не было так хорошо и спокойно!
В последнее время дела у него не ладились. Еще недавно все было довольно хорошо: спокойно писал книгу, работал много, увлеченно, может быть, даже слишком много, если уж по-честному. Сутками не вставал из-за ноутбука, даже ортопедический матрас купить пришлось ‒ спина просто отваливалась. Сидел на одном кофе и еде из доставок, а когда родители беспокоились, отмахивался: вот закончу книгу ‒ и сразу к врачу, честно! Так и не сходил, кстати. Но как к бабушке переехал ‒ ни спина, ни желудок больше не беспокоили, как отшептали. Чудеса.
Издали книгу как раз перед Новым годом. Удачно получилось: книга детская, про приключения, крепкую мальчишескую дружбу и обретение себя ‒ как раз самое оно будет детям почитать на Новогодних каникулах. Издатель остался доволен, отклик на книгу… Ну, откликом Андрей всегда был недоволен. Сестра, Ася, чудесная девушка и его лучшая подруга, говорила: с жиру бесишься, Андрюша, совсем еще молодой автор, только третья опубликованная книга, у тебя уже приличное количество верных читателей, а ты все недоволен.
Отпраздновал Новый год, уже подумывал над следующим проектом ‒ на этот раз уже не про детей, про подростков, с более серьезными темами и проблемами ‒ но тут… Умер Жак.
Вспомнил ‒ и даже сейчас, спустя вот уже полгода, больно закололо под рёбрами.
Жак ‒ это его собака. Пудель. Сестра подарила, когда Андрей съехал от родителей и мучился с непривычки одиночеством в пустой, тихой квартире. Посмеялась: у всех творческих людей должен быть пудель! Андрей хмыкнул: «Какие-то глупые стереотипы из 90-х…» (тогда и правда у всей творческой богемы были пудели, их тогда только завезли в Россию), но посмотрел в эти умильные глазки ‒ и растаял.
Забавное, наверное, было зрелище: Андрей, нормальный парень, крепкий, плечистый (он понимал, что сидячий образ жизни на здоровье сказывается плохо, так что три раза в неделю ходил в спортзал), одно время даже модную бороду отрастил (сбрил потом, надоело), а рядом… Комок кудряшек и задорные карие глаза.
Жак. Жачонок. Жучок. Жак-Жак. Жаклин Кеннеди. Жан Вальжан. Бусинка. Артемоша. Жачка-Наждачка. Лапочка моя, солнышко мое. Как Андрей с ним только ни сюсюкал. Гулял каждый день по три раза, когда Жак щенком был ‒ приходилось шесть раз в день таскать на улицу. Вставал к нему по ночам, как к ребенку, целовал мокрый нос, позволял спать с собой в одной постели. Дрессировал, к ветеринару водил раз в полгода, ни разу даже голос на него не повысил. Да и не надо было на Жака голос повышать, ему строгого взгляда хватало.
Жак от него не отходил ни на шаг. Андрей работает ‒ Жак рядом, смотрит в ноутбук, будто что-то понимает. Андрей в магазин ‒ Жак с ним. Гулять, за город, отдыхать ‒ ну, конечно, с ним, а как иначе? Зачем вообще собаку заводить, если дома ее оставлять?
Тем более, Жак был воспитанный. Идеальная собака, один раз скажешь, два раза похвалишь ‒ он уже запомнил. Андрей тогда стал яростным апологетом пуделей: мол, ничуть не дамская собачка, а очень даже цирковой артист, и помощник для инвалидов, и в армии они даже служили во Франции, и в полиции, и спасателями ‒ тонущих вытаскивали. Жак сидел рядом по стойке смирно, исполненный королевского достоинства, и смотрел на хозяина с обожанием.
Эх… Жак… Андрей тоскливо вздохнул, губы его тронула печальная улыбка. Самая лучшая собака. Тридцать килограмм кудряшек, хитрости, обаяния. Всегда так чутко понимал его настроение, что, кажется, еще чуть-чуть ‒ и заговорит человеческим голосом.
А умер внезапно. Просто в какой-то момент стал меньше есть. Андрей забеспокоился, потащил к врачу, анализы… Почечная недостаточность. Врачи вздохнули: мол, это болезнь коварная, очень долго не проявляет себя никак, а когда становятся видны симптомы – обычно уже поздно.
«Ничего не поздно!» ‒ сжал кулаки Андрей.
Капельницы, лекарства по часам, снова капельницы, он лихорадочно думал, откуда брать деньги, если потребуется операция… Не потребовалась. Однажды Жак пришел к нему, положил голову на колени, полежал немножко ‒ а потом лёг и уже больше не вставал. Два дня так пролежал, с мутными глазами, уже ни на что не реагируя, его даже от воды тошнило. И умер.
Андрей с детства не плакал. Мужчина ведь. Но тогда не мог сдержаться, слёзы лились и лились сами, ревел взахлеб, как ребенок, обнимал уже ничего не чувствующее тело.
Похоронил… Неделю едва мог шевелиться, будто провалился в темную, глубокую яму. Все казалось бессмысленным. Много думал о смерти, о жизни… Родители отнеслись с пониманием: они тоже Жака любили. Да, собака. Ну и что? Да хоть кошка, хоть попугайчик. Это был друг, член семьи, дорогое существо. И еще ‒ его первая большая, горькая потеря. Прежде жизнь его миловала: потерял только прабабушку, но она жила далеко, Андрей ее почти не знал.
Было очень больно. Особенно первые дни, когда еще не привык, что не надо выгуливать, что некого больше обнимать, никто не кладет голову на колени по вечерам. Очень было одиноко. Думал даже сгоряча тут же завести еще одного щенка, но остановил себя: понимал, что хочет не новую собаку ‒ хочет вернуть Жака.
Потом постепенно привык. Снова вернулся в колею, наладил новый, без Жака, быт, даже начал снова чему-то радоваться. Стал писать… Но не книгу. Не решался почему-то вернуться к работе над книгой, хотя у него уже и план был готов, и все линии персонажей продуманы, бери да пиши. Но нет, не мог, словно что-то останавливало.
Что? Не знал. Будто эти месяцы попыток вытащить Жака выжрали из него всё, до донышка, все душевные силы, всю любовь, вдохновение, нежность, всё, без чего не напишешь ни одной книги.
Дисциплина, знания, как строить сюжет ‒ это ведь еще не все. Андрей умел работать сосредоточенно, умел не ждать Музу, а просто брать и писать свою дневную норму, знал, что на вдохновении ты максимум какое-нибудь стихотворение напишешь, а книги пишутся упорным, терпеливым трудом.
Но как недостаточно для написания книги одного лишь вдохновения ‒ так недостаточно и одной лишь дисциплины. Нужно что-то еще. Что-то горячее, трепещущее, искреннее внутри, хмельное, сладкое, как… Любовь?
Да, любовь. Любовь к своим персонажам, к миру, который ты создаешь. Потому что только любовь, особенно если пишешь для детей, наполняет строчки на бумаге жизнью. Любовь ведет тебя вперед, когда кажется, что все напрасно, и пишешь ты полный бред. Пусть бред, но ты хочешь, чтобы эти люди, что живут в твоем сердце, ожили и на бумаге. Пусть бред, но ты не можешь о них не писать, потому что слишком горячо внутри, слишком наполняет, переполняет, рвется на бумагу: пиши, пиши, пиши!
Быть в таком состоянии все время, пока пишешь ‒ невозможно, потому и нужна дисциплина. Но без любви ‒ дисциплина бессмысленна.
И вот Андрею казалось, что его любовь будто кончилась. Будто ее всю забрал с собой Жак, сожрал холодный, тёмный зёв его могилы. Его хватало только на небольшие рассказы, на коммерческие тексты (раньше, пока не начал зарабатывать творчеством, Андрей был довольно востребованным копирайтером и журналистом). На рассказы — любви нужно не море, а так, ручеёк; на коммерческие тексты, если писать с душой — стакана хватит.
А книга… Андрей будто ходил вокруг нее кругами и облизывался. Порой пробовал подступиться, даже набросал пару страниц для первой главы ‒ и тут же бросил. Не то. Казалось, то, что прежде плескалось прямо у ног, горячее, живое, трепетное, прямо руками его бери ‒ теперь заперто за семью замками. Ушло куда-то глубоко-глубоко внутрь, закрыто за тяжёлой дубовой дверью с кованым засовом.
Андрей старался не поддаваться этим мыслям. В конце концов, это глупо: всю жизнь писал, и сейчас навык никуда не делся, почему вдруг все должно пропасть? Многие писатели теряли не только питомцев ‒ теряли близких людей, родителей, жён или мужей, детей, черт возьми! И продолжали писать. И он тоже продолжит. Нужно только открыть эту дверь… Но как?
Так прошло полгода, уже даже немного больше. Зима сменилась весной, весна летом. В какой-то момент он так устал вариться в этих бесконечных мыслях и сомнениях, что махнул на все рукой ‒ и махнул к бабушке. В дачный поселок «Русалочье озеро».
И как же сделалось легче — буквально в первый же день!
Андрей не знал, почему. Может, смена обстановки ‒ он просто устал вариться в одном и том же, а здесь все новое.
Может, красота кругом ‒ здесь и правда было очень красиво. Изумрудно-зеленые холмы, темные сосны, кудрявый орешник, горизонт в зыбкой туманной дымке. Идешь по улице поселка ‒ слева и справа нарядные домики, как из сказки, высокие рябины, облепиха, ирга, ветер ласково шелестит в кронах, пересмеиваются птицы.
Может, повлияла сама бабушка, обожаемая его бабушка. Добрая, веселая, озорная, жизни в ней было больше, чем в иных двадцатилетних. Смешливая, подвижная, весь день на ногах, успевает еще до полудня столько, сколько Андрей, кажется, в неделю не уложил бы. Рядом с ней становилось тепло. Андрей улыбался, обнимал бабулю за плечи, слушал ее бойкий, насмешливый голос, иногда просил что-нибудь спеть, как в детстве. Один раз даже заснул под ее тихое пение, и проснулся счастливым. Верно говорят: мы дети, пока живы те, кто помнит нас детьми.
А может быть, дело было в Олесе.
Олеся жила с дедушкой через несколько домов от Андрея с бабулей. Дед у нее был персонаж колоритнейший. Высокий, мощный старик, крепкий, широкоплечий, лицо обветренной, загорелое, с черными, яркими глазами, брови нахмурит ‒ ну чистый Зевс. Седые волосы почти до плеч, но чистые и аккуратно расчесанные, роскошная борода и характерная ‒ хоть сейчас бери да рисуй ‒ ехидная усмешка.
—
Автор рассказа: Дарья Маланина
Загрузка...
