Окончание. Начало здесь >
Деду ‒ Анатолию Александровичу ‒ Андрей не нравился. Смотрел с прищуром, ехидно усмехался, когда Андрей по первости неловко тащил ведро из колодца, и как бы невзначай при нем заводил разговор об изнеженных городских, которые, конечно, там у себя очень умные, но случись что ‒ они же и двух дней не протянут. И вообще, Андрей, вот вы мне скажите: вы хоть костер разводить умеете? Волчью ягоду от смородины отличите?
Андрея тянуло огрызнуться, мол, давайте начистоту: в современном мире, скорее, люди вроде вас окажутся в ситуации, когда им будет не хватать навыков для выживания ‒ но молчал. Во-первых, из вежливости, не спорить же с хозяином в гостях. Во-вторых, Олеся.
Семейное родство между ними угадывалось сразу же. Те же большие темные глаза, тот же ехидный прищур и усмешка, та же смуглая кожа. Только Олеся ‒ не в пример красивее. Андрей чуть шею не свернул, когда впервые увидел. Стройная, гибкая, высокая, копна роскошных темных волос до самой талии, с узкими, изящными лодыжками и запястьями, смуглая кожа подчеркнута светлым платьем, простеньким, но ей-богу, ее хоть в мешок из-под картошки наряди ‒ красоты в ней меньше не станет.
Эти глаза! Под их насмешливым взглядом Андрей чувствовал себя мальчишкой. Терялся, краснел, бледнел, чувствовал себя ужасно глупо ‒ и ужасно влюбленно. Даже сердце трепетало под ребрами горячо-горячо.
Познакомились они у того самого колодца. Увидел её ‒ оперлась на камень ногой, откидывает со щеки пушистую прядку, посмотрела огромными, влажными глазами из-под соболиных бровей… И сердце ухнуло куда-то в желудок.
Читайте повесть «Мой снежный рай» на нашем канале «Книготека»!
Андрей едва помнил, что тогда лепетал, пытаясь понравиться, запомниться, продлить случайную встречу хоть на пару мгновений. Помнил, что сказал: «Олеся? Как у Куприна?» ‒ и она засмеялась коротким, грудным смехом: «Вы так оригинальны! А если бы звали Татьяной ‒ назвали бы Лариной?» ‒ и Андрей готов был провалиться под землю. Но почему-то все равно тянуло широко улыбаться.
Олеся дразнила как-то совершенно беззлобно. Насмешничала, но обижаться не хотелось ‒ хотелось, чтобы она снова и снова смеялась. Что-то особенное было в её голосе, во взгляде, что-то неуловимо теплое, похожее на касание родной руки, когда ждешь, ждешь кого-то на морозе, продрог до костей ‒ и вот, наконец, пришел тот, кого ждал, и крепко сжал твои руки…
Тем же вечером Андрей честь по чести пришел знакомиться. Принес гостинцы. Анатолий Александрович весь вечер смотрел сурово и проницательно. Бойкая Олеся с ним рядом сидела тише воды, ниже травы, будто и не она высмеивала Андрея сегодня у колодца. Андрей краснел и чувствовал себя так, словно пришел свататься, и думал, что вообще не удивится, если в конце посиделок Анатолий Александрович выдаст: «Ладно, гуляй с моей внучкой, позволяю».
Не выдал, конечно. Но попросил почитать его уже опубликованные книги. И звучало это вправду как разрешение.
С тех пор Андрей и Олеся каждый вечер стали гулять вдвоем. Отходили подальше от поселка и подолгу бродили вдоль холмов, иногда забирались в лес. Как же легко с ней было говорить! Будто знали друг друга всю жизнь. Болтали обо всем подряд: о книгах (Олеся оказалась очень начитанной), о любимом кино (а вот фильмов смотрела мало) и музыке, о местах, где бывали, о фольклоре ‒ Олеся потрясающе рассказывала сказки. Андрей слушал, смотрел на ее задумчивый профиль, на тихую, мягкую улыбку на губах, и думал, что как бы ни завершилось это знакомство ‒ эти минуты останутся в его памяти на всю жизнь.
Еще ‒ о животных. О них она тоже говорила чудесно. Словно это были ее друзья, точно такие же, как люди, каждый со своим характером, и голос ее звенел нежностью, даже когда она говорила про каких-нибудь куриц да петухов.
‒ А у меня тоже был один… Собака. Пудель. Жаком звали, ‒ сказал Андрей через ком в груди ‒ и вдруг почувствовал, как легче сделалось дышать, как закружилась голова. ‒ Он умер. Я… Еще ни с кем про него не говорил.
Олеся вскинула на него пристальный, теплый взгляд ‒ и внутри стало так тепло, будто пришел с мороза и жадно глотнул обжигающего чая. В ее взгляде не было ни жалости, ни этого характерного слегка презрительного недоумения, мол, и чего так по животному убиваться. В её взгляде было только спокойное сострадание.
‒ Так вот что с тобой случилось… Понимаю. Это большое горе.
‒ Так заметно? ‒ смутился Андрей.
Олеся мягко улыбнулась, шагнула к нему. Они стояли на холме, теплый ветер, пахнущий полевыми цветами, мягко шевелил ее белое, легкое платье, пушистые локоны у висков. Оказалась совсем близко, дотронулась до его груди кончиками пальцев.
‒ Другим ‒ нет. Но я чувствую… ‒ Легонько провела по груди кончиками пальцев, словно что-то отыскивая, прикрыла глаза. ‒ Засов… заслон какой-то… Да? Пустота, там, где раньше было много… много чего-то горячего, чего-то очень-очень важного, теперь стало пусто… и ты устал от попыток снова это добыть… боишься, что оно никогда не вернется. Тяжесть на сердце, страх, пустота…
Андрей чуть недоуменно улыбался. Дурачится она, что ли, впечатление произвести хочет? Или вправду верит во всякие эзотерические глупости? Но от точности ее слов невольно шевелились волосы на загривке. А от жара пальцев ‒ горячо трепетало под ребрами. Словно оживало то, прежнее, давным-давно омертвевшее, и отзывалось мурашками по всему телу.
‒ Ты ведьма, Олеся? ‒ спросил Андрей чуть-чуть иронично, но мягко, чтобы не обидеть. ‒ В «Битву экстрасенсов» звонить? Или сразу экзорцистов?
Она вздрогнула, будто очнулась, коротко вскинула на него глубокие, насмешливые глаза. Нежно дотронулась кончиками пальцев до щеки ‒ Андрей замер, не решаясь пошевелиться, весь охваченный живым огнем, неспособный оторвать взгляд.
‒ Может, и ведьма… ‒ бархатно прозвучал над ухом ее голос ‒ и тут же сделался звонким и ехидным: ‒ А может, психолог. У меня, между прочим, психологическое образование, чтоб ты знал. И фольклористика.
‒ Сразу два? Это ж сколько тебе лет?
‒ Такие вопросы не задают ни психологам, ни фольклористам, ни тем более ведьмам, Андрей Вячеславович! ‒ расхохоталась Олеся и вдруг решительно схватила его за руку. ‒ Побежали!
Вниз с холма ‒ бегом! Стремительно, так, что ветер бьет в лицо, и хочется смеяться, и кажется, будто он сейчас подхватит, закружит, как осенний лист… Быстрее! Куда мы? В лес? Пускай в лес, с Олесей ‒ куда угодно! Звери, опасности? Уберегу, спрячу, вместе справимся! Быстрее, быстрее, быстрее… Среди деревьев бежать тяжелее, но Олеся словно знает, куда ‒ уверенно ведет за собой, петляет, а потом…
Они добежали до маленькой поляны. Откуда-то тянуло свежестью, видно, неподалеку было озеро.
‒ Ложись!
Андрей покорно опрокинулся на спину, прямо на мягкий мох. От земли тянуло прохладой, и это успокаивало распаленное после бега тело, помогало выровнять, углубить дыхание, замедлить биение сердца.
Олеся села рядом. Пальцы плавно скользнули по его груди… Будто схватили что-то невидимое ‒ и потянули вверх, как нить. Андрей резко, прерывисто вздохнул. Казалось, сердца касается свежий ветер… Метафорически выражаясь. Метафорически же, да? Ну не верил он во всякую магию!
‒ Земля ‒ это великая сила… ‒ заговорила Олеся тем размеренным, низким, задумчивым голосом, каким рассказывала сказки. ‒ Земля, вода, воздух и огонь. Им можно отдать все, что тебя гнетет. Отдай земле ‒ и она вырастит из этого цветы. Отдай ветру ‒ он споет об этом песню. Отдай огню ‒ он станет гореть жарче. Отдай воде ‒ она унесет это, растворит в себе…
Андрей беспокойно шевельнулся.
‒ Это же вредно им будет. Если им отдавать плохое. Надо самому как-то справляться.
‒ Глупый… ‒ поглаживание ‒ и снова невидимая нить в пальцах. Легкие, размеренные, уверенные движения. Погладить ‒ вытянуть ‒ откинуть в сторону, как что-то ненужное, давным-давно мертвое, только отравляющее его живое сердце. ‒ Мир древнее и могущественнее, чем ты можешь себе вообразить, Андрюша. Гораздо древнее и сильнее, чем ты. Отдавай, не бойся.
Андрей глубоко втянул в себя воздух ‒ и вдруг физически ощутил, как земля под ним вытягивает из него что-то. Сомнения и страх, боль и усталость, бесконечная самокритика и вина, тоскливые воспоминания, невосполнимая горечь, неспособность с нею смириться, весь этот болезненный, пустой жар, которым не согреть ‒ только обжечь… Все уходило в землю. Растворялось в ней, как вода, как прах. Отдай земле ‒ она вырастит из этого красивые цветы…
‒ Мир ‒ вечен… ‒ задумчиво продолжала Олеся. ‒ Но люди ‒ нет. Животные ‒ нет. Любимые существа ‒ не вечны. Поэтому их страшно любить, верно, Андрей? Страшно, что полюбишь… Что отдашь свое сердце, отдашь все-все силы, всю любовь, все внутреннее тепло ‒ а это ничем не завершится. Любимое существо уйдет. Умрет. Или решит, что не любит тебя больше. Или ты сам в нем разочаруешься. Всякое бывает, правда? Мир непредсказуем. Все живое ‒ смертно. И любовь… Любовь ‒ самое смертное, что только бывает на свете. И страшно… И проще закрыться за дубовой дверью. Сберечь то немногое, что в тебе еще осталось, то немногое, что так страшно растратить попусту. И ты закрываешь то, что осталось, за дубовой дверью, боишься доверить его хоть кому-нибудь. Даже самому себе. Даже своей книге…
Андрей слушал, как загипнотизированный. Яркое голубое небо покачивалось над ним, и он закрыл глаза. Олеся наклонилась над его лицом ‒ мягкие пряди коснулись щеки, он ощутил ее теплое дыхание.
‒ Только любовь ‒ это единственное, что наполняет всё смыслом. Без нее все бессмысленно. Поэтому стоит любить каждую секунду, когда можешь. Открывать сердце, даже если это больно. Это больно только поначалу, больно, потому что страшно ‒ а потом это хорошо… Это дарит счастье. Дарить любовь ‒ это счастье. Это смысл. Дарить любовь, даже если она однажды закончится, даже если тот, кому ты ее даришь, может умереть. Любовь ‒ смертна…
Ее пальцы нежно коснулись его щеки.
‒ И потому она прекрасна.
Целовать ее, крепко-крепко прижимая к сердцу, было так же легко и естественно, как дышать.
—
Автор рассказа: Дарья Маланина
(6 оценок, среднее: 4,50 из 5)
Загрузка...
