Теснота, вонь, крики, гам, да еще и лежачий больной, папа Маши – в такой среде и рос ребенок. И ничего, нормально рос, прошлой жизни она уже и не помнила. А вот то, как мама, била собственного бессильного мужа – Маша запомнила на всю жизнь. Теперь, став древней старухой, забыла про злость на маменьку и жалость к умирающему папеньке. А тогда просто тихо ненавидела мать, забившись под стол. Не понимала она, какое отчаяние охватывало еще пока молодую, красивую женщину, какая обида терзала ее сердце. Бог ей судья.
После смерти мужа с Еленой стало твориться что-то неладное: она часто заговаривалась и цепенела перед примусом. Кухарка простодушно жалела ее:
— Вот, сердешная, мается-то как без мужика. Живоглотка такая, а все ж душа болит по человеку! – трещала она, обсуждая Елену за глаза с соседками.
Жалела бывшая кухарка и Машу, стараясь подкормить ее мимоходом – совсем отощала девка буржуйская. Глядишь, и кони двинет. А, может, и лучше? Мать совсем тогда с ума сбрендит, и комнатушка сыночку Коленьке достанется. Жениться дурень собирается – вот им и подарочек!
И, сама того не желая, стала разносить по всей коммуналке сплетни про «поганую сплутаторшу». А время настало страшное: черные воронки затягивали в колымский ад любого «подозреваемого недобитка».
Маша к тому времени подросла и чувствовала: плохо дело. Ненавидят их все. Да и фамилия эта французская ни к чему хорошему не приведет. Это сейчас добрая учительница утверждает, что Маша – потомок французских революционеров. Но что будет потом? Одноклассники, пронюхав откуда-то, что у Машиной матери когда-то в собственности золотые прииски имелись, тыкали на нее грязными пальцами и орали обидные слова:
«Буржуйская дочь,
Уматывай прочь!
У Елены крыша хоть и подтекала, но разум в глазах еще кое-какой светился. А, главное, она крепко уяснила: надо слушаться было мужа. Александр уже перед смертью ей показал бумажку на дом в глухой деревушке. Там спокойно. Там – наследство. И однажды Елена собрала быстренько Машу в дорогу и тайно сбежала из Ленинграда.
Увидев маленький домишко у дороги, Елена сначала расплакалась, и дед Матвей, у которого на сохранении был ключ, недоумевал: чего реветь, да слезы лить? Дел полно, только поворачивайся. Да чем плоха этой дамочке деревня? Хоть и не передовой, а все ж, колхоз «Красный пахарь». И ферма есть, и школа, и сельсовет, и клуб с читальней. Живи, да радуйся!
Он показал Елене, как топить печь, как запаривать затируху, как возделывать огород под картошку. Местные бабы запереживали – вдруг дамочка захороводит старика, ишь, как вьется он возле нее. Но потом рты позакрывали: Елена устроилась в маленькую школу учителем. За это ей привезли дров, мешок муки и круп разных, и жалованье платили, в отличие от коренных аборигенок. Чем плохо-то? А, к тому же, учительница в селе – царь и Бог! Все к ней в школу за советом – бабочка-то грамотная. В дому, правда, не привечала, но это и понятно, учителка! Строгих нравов человек! При ней и сморкнуться страшно!
Елена вдруг расцвела, хотя уже молодицей не слыла. Ох, знал бы председатель, кому доверил обучать сельских ребятишек. У учителки в подвале – целая кунсткамера. Но ни председатель, ни бабы ничегошеньки не знали.
Маша любовалась статуэтками, шкатулками и уникальной мебелью. Тайком примеривала шелковые наряды из материнского сундука и крутилась часами у зеркала. Мягко светились в материнской руке жемчуга, а она, бедная, ни надеть, ни продать их так и не смогла – страшно. Слухи поползут – откуда, а там и вытянут ее за хвостик!
В войну тяжко было, но Елена с дочерью худо-бедно справлялись. Маша совсем деревенской девкой стала: никакой работы не страшилась, за четверых ломила. Елена смотрела на дочку украдкой и тихо плакала по ночам, когда Маша без снов спала, будто мертвая.
Она уже считалась перестарком – двадцать пять лет, а замуж так и не вышла. А теперь и не за кого было ей выходить. Хоть Маша была ладненькой и красивенькой – женихи ее обходили за версту. Боязно. Говорит не по-нашему, и книжки читает. Застенчивых парней потом на войне убило. Из двух сотен только десять человек целыми вернулось. Тогда Маша обрадовалась даже: не нашла себе мужа – вот и вдовой не стала. Горевать не по кому!
После войны за ударный труд Марию Александровну наградили поездкой в Ленинград. Она, ступив на перрон, дышать боялась: вот он, милый ее город! Цветет и пахнет! Ноги Машу сами понесли в родной дом. Она уж и не надеялась: разбомбили, поди, дом-то. А он стоял целехонький, блистая свежепомытыми окнами и свежепокрашенными рамами.
Поднялась на дрожащих ногах на свой этаж. Позвонила наугад. Открыла Марии незнакомая женщина. Маша представилась, и выяснилось, что не такая и незнакомая эта незнакомка. И Машу помнила – да как не запомнить было аристократок? Напоила чаем с сухариками:
— Привычка дурная осталась после блокады. Мешками эти сухарики сушу, — виноватилась женщина. – Мы все, кто в коммуналке остались, на кухне жили. Тепло только на кухне было. Прямо на плите спали. Так и выжили. А ваша врагиня померла. И муж помер. И свекровка, и невестка, и внучата. Бог наказал за жадность! А, может, и не Бог – маленьких деток за что? Коля с войны вернулся инвалидом, а его никто не ждет… Спился. Сгорел от пьянки. Вот так.
Мария Александровна тоже не верила, что Бог эту кухарку наказал. Ведь, если подумать, то кухарка-то спасла их от лютой голодной смерти. Вот как все в этой жизни несправедливо. Мария спешила на вокзал, чтобы сесть в плацкартный вагон и покинуть этот город. Ей было стыдно за свой внешний вид: деревня деревней, и руки грубые, мосластые. И юбка старушечья. И опорки на увитых венами ногах. Так обидно стало. Нет, не хочет Ленинград принимать Марию. А в деревне петухи поют, коровки мычат, пахнет разнотравьем и парным молоком.
И люди – добрее!
Мария нервно теребила потухший от старости жемчуг.
— Всю жизнь мама мне твердила: Не возникай. Не привлекай к себе лишнего внимания. Будь как все! Всю свою жизнь дрожала и оживала только в подвале. Все надеялась, что наступят другие времена, и я заживу по-человечески.
Я так и поступала. А ведь не дурочкой была! И французский язык выучила, и книг много читаю. А вот – привычка…
Мать Марии умерла в сто три года уже при Брежневе. После похорон, Марьсанна, сама старуха, перетащила все богатства в избу. Нечего им там делать. Пусть так, на виду все стоит. Так и существовала, соседствуя с бронзовыми статуэтками.
— Ни одной, ни единой не продала, — как-то перебивалась. Да много ли старухе надо? Молочка, да колбаски. А лет десять назад пристрастилась к вину. Нет-нет, а бутылочку в автолавке закажу. Гены, наверное, аристократические жить не дают спокойно, — улыбалась Мария.
Новые времена наступили в девяностых годах. Но бабка Маша не обрадовалась переменам. Что же это такое: люди разорвать друг друга готовы. За малое убивают. А нынешние богатеи, наживаясь на горе людском, жрут спокойно, пьют с удовольствием, даже не задумываясь, что жрут и пьют счастье людское, ничего им не оставляя взамен. Поганые времена.
— Ты знаешь, сынок, не хочу я в общие ряды мироедские вступать. Поздно. А, главное, стыдно. И еще я тебе одну вещь скажу: я прожила счастливую жизнь и без богатства. И не подвал со статуэтками мне счастье принес, а труд. Добрый, честный труд. И люди хорошие. Ты, вот что… Мне ведь помирать скоро… Детей у меня нет. Ты сам реши, что со всем этим добром делать. Только думай хорошенько. Ладно?
— Может, музей открыть?
— Не надо. Мертвое все. Ты поумней что-нибудь придумай, ладно?
Львович кивнул.
— Ну и хорошо. Я что-то опьянела. Прилечь хочу. Ты покрепче дверь прикрой. Иди с Богом. Бумагу надо бы оформить, наследство. Не забудь!
***
Хоронили Марьсанну всей деревней. И выяснилось, что хоть и подтрунивали над старухой, а все же любили ее по-своему. Кладбище местное кто обихаживал? В одиночку, да на больных ногах? На Радоницу чистота и порядок на погосте! И в самой деревне Марьсанна вечно с пакетом шлындрала: бутылки, банки, всякую шелупонь не стеснялась подбирать и на мусорку выносить. И для каждого у нее доброе слово находилось. А у автолавки? Себе хлебца и винца купит, а ребятишкам чужим? Никогда на фруктину или шоколадку не поскупится, обязательно угостит! Хорошим человеком была Мария Александровна. Царство ей небесное.
Ох, и тяжела ты, ноша, когда обещание покойной дадено. Вот куда эти деньги? Львович измаялся просто. Но Бог рассудил все верно и правильно. После продажи антиквариата выручил Львович не деньги – деньжищи! И все по уму и по совести разделил. У Никишовых дочка заболела страшным недугом. Они уже и отчаялись верить в хорошее. А Львович тайно им круглую сумму отправил. Хватило и на операцию, и на восстановление. И каждой деревенской семье, где отродясь денег не водилось, а нужда была – помощь предоставил. Петровым – скважину. Сидоркиным – крышу новую. Золотаревым – баню вместо сгоревшей. Ивашовым – на обучение сына, умненького парнишки. Никого не забыл.
— Львович, ты что это? Помирать собрался? – ревела счастливая Никишова.
— Нет, не беспокойтесь. Это от Марии Александровны вам весточка! Это ее наследство!
— Да что же она, тайная миллионерша, что ли? – У Никишовой глаза, что блюдца.
— Нет. Простая аристократка. Правда, сердце у человека золотое. Вот и все дела, — улыбался Львович.
—
Автор рассказа: Анна Лебедева
Канал Фантазии на тему
(6 оценок, среднее: 4,83 из 5)
Загрузка...
