После аплодисментов на сцену поднялась белокурая девочка со скрипкой. В её волосах был жёлтый цветок, и худенький мальчик в первом ряду с первых нот зачарованно смотрел на него, не в силах отвести взгляд.
Лиза водила смычком плавно, будто нежно гладила струны своей белой ручкой, и музыка серебрилась, искрилась — и вдруг разбивалась на мельчайшие брызги под ловким движением смычка, возносившим Серафима ввысь к облакам… Серафим смотрел на Лизу и забывал, куда смотрит: он видел перед собой не её одухотворённое лицо, а воды бурного ручья, бегущего по камням. Он видел росу в лучах утренней зари, чувствовал её прохладу, как почувствовал бы, наступив в траву босиком. Он ощущал первый вздох долины после глубокого ночного сна, и из-за силуэтов горных вершин едва-едва проступали нежные черты Лизы, еле различимые, как во сне.
Во всей школе только Лиза могла так прекрасно играть, осознавая свою невероятную силу, свой дар, но даже не задумываясь о том, как ей это удаётся. И Серафим тоже не думал — он просто слушал.
После концерта он вышел из зала с широко распахнутыми глазами, робко прижав к себе чехол с инструментом, и сквозь толпу людей спустился по лестнице в гардероб: в его голове всё ещё звучала чудесная мелодия. Он надел шапку и варежки, вышел на заснеженное крыльцо и встал сбоку от лестницы: отсюда он мог видеть всех выходящих из музыкальной школы, но его увидит только тот, кто повернётся. Серафим знал, что Лиза не повернётся — она никогда не оборачивается.
Но быть может, в этот раз… Может, она неожиданно остановится, оглянется и бросит через плечо: «Пока, Серафим!» — и пойдёт дальше, к своим друзьям-старшеклассникам. А ему останется его имя, которое она, оказывается, помнит. Ради этого можно ждать каждый вечер: и после концертов, когда она долго обсуждает своё выступление с учителем, и когда он точно не знает, были ли у неё в этот день занятия.
И даже если она ничего не скажет, по крайней мере он сможет видеть, как на её шапку садятся хрустальные снежинки. Они тихонько падали, мягко опускаясь на лавочки. «Снег падает точно так, как в сонате Лизы,» — подумал Серафим, и в этот момент из-за перил увидел серое пальто. Золотая коса слегка покачивалась между лопаток, пока Лиза шла до ограды, и звук её шагов по скрипучему снегу дополнял эту снежную сказку, как будто был написан композитором специально для неё. А когда Серафим слышал их, эта сказка как будто становилась немножко и его, как будто он был в ней пусть и не героем — хотя бы второй скрипкой. А соло всегда исполняла Лиза — красивая, голубоглазая, волшебная Лиза.
***
— Георгий Свиридов, «Тройка». Исполняет юношеский симфонический оркестр музыкальной школы имени Шостаковича.
В зале повисла тишина: все смотрели на стройную фигуру в чёрном бархатном платье, девушку лет семнадцати с распущенными золотыми волосами. Серафим тоже смотрел — уже не из зала, а со сцены, и его смычок, занесённый над скрипкой, дрожал в предвкушении.
Он боялся лишь одного: как только Лиза заиграет, не застыть бы, не замереть, не забыть ноты! Но Лиза начала играть — и смычок послушно опустился, а пальцы Серафима забегали по струнам. Кажется, из всего оркестра, вступившего одновременно, он всё равно заиграл на мгновение раньше, и одну сотую долю секунды звучали две скрипки: его и Лизы.
Серафим закрыл глаза и постарался слышать только её партию: сегодня это был морозный зимний рассвет, перистые розоватые облака, цепляющиеся за темнеющую позади кромку леса, и мельчайшие кристаллики льда в воздухе. Он вдохнул полной грудью и заиграл самозабвенно, стараясь быть всегда рядом с мелодией Лизы. Но когда он пытался играть громче, его мелодия звучала тяжело и грубо — а Лизина музыка парила легко, оставляя далеко внизу и дирижёра, и оркестр, и зал…
***
Поспешно убрав скрипку в чехол, Серафим оглянулся: нужно подойти к двери как раз в тот момент, когда Лиза соберётся выходить, и тогда он сможет с ней заговорить. Не сводя взгляда с тонкой фигуры в чёрном платье, он обошёл стулья, на которых собирали вещи остальные ученики. Сзади его окликнул Паша или кто-то другой — неважно, главное — собраться с силами и решиться заговорить с Лизой. В дверях появилась Лизина подруга-флейтистка, и девушка ускорила шаг — Серафим тоже ускорился и, споткнувшись о стул, сбил со стола чью-то папку с нотами, выдернул запутавшуюся в ножках нотного пульта ногу, неловко подбежал к двери прямо за Лизой и встретил её удивлённый взгляд, холодный, как студёная вода. Но отступать глупо. Сейчас или никогда:
— Лиза, привет, ты на метро?
— Нет, меня встречают на машине, — Лизины брови приподнялись в недоумении, её подруга посмотрела с безразличием и немножко с досадой, будто пыталась понять, откуда он взялся.
— А… понятно… Ты очень хорошо сегодня играла.
Лиза промолчала. Серафим не мог посмотреть ей в глаза, но чувствовал, как она смерила его взглядом, и его рука дёрнулась к не расчёсанным волосам в запоздалой попытке их пригладить. Он поднял взгляд — и увидел стройную спину Лизы, её золотые волосы. Он ощутил холод всем телом.
Ему никогда не было так холодно, как сейчас, в дверях, когда он наблюдал за удаляющейся по коридору Лизой. Флейтистка склонилась к ней и шептала что-то на ухо, а Лиза отвечала громче, не задумываясь о Серафиме, замершем в дверях: «Понятия не имею. Какой-то наш мелкий скрипач: кажется, Савелий или что-то вроде того».
На улице метель ударила Серафиму в лицо, обожгла миллионом крошечных пылинок, и из его глаз брызнули слёзы.
***
Музыкой заниматься непросто. Серафим гнался за ней — он гнался за Лизой, за её тонкими, едва уловимыми движениями, за её чистым звуком. Каждая нота отзывалась в его душе, как будто девушка играла на её струнах, касаясь их своим смычком. И он мучился, глядя это на прекрасное, но слепящее солнце.
Оказавшись дома, он брал в руки скрипку и играл, пока не выбивался из сил, пытаясь найти в своей музыке хотя бы отголоски прекрасных звуков Лизиной скрипки. Родители, вернувшись домой, заставали его тяжело дышащим, играющим одну и ту же строчку в сотый, пятисотый, тысячный раз, и слышали его отчаянные злые вскрики при очередной неудаче. Его упорство пугало их, но Серафим был решителен: он готовился поступать в консерваторию, где училась Лиза, и играл каждую свободную минуту, сводя с ума всех в доме и самого себя.
Так, в постоянных, изводящих душу и тело тренировках, прошло два года.
***
Серафим стоял под дверью, прислонившись к ней ухом. Из зала слышались последние такты тарантеллы. Когда отзвучала последняя нота, повисла тишина: из-за двери не были слышны замечания приёмной комиссии. Дверь приоткрылась, низкий мужской голос произнёс его фамилию. Нервно сжимая в руке скрипку, Серафим большими шагами вошёл в зал, растеряв на пути к сцене всю свою решительность. Он уже дышал тяжело, как будто играл, не переставая, последние два часа, хотя на самом деле не репетировал с самого утра. Длинные растрёпанные волосы липли к вспотевшей шее, воротник жал, по худым рукам пробежала дрожь.
Из-за яркого света в глаза он не видел никого на первых рядах, но отлично видел третьекурсниц на последнем: и среди них — высокую блондинку с красивым фарфоровым лицом, оживлённым шёпотом беседовавшую со своей соседкой. Этот шёпот уколол Серафима в бешено стучащее сердце, и его смычок решительно коснулся струн, издав глубокий вибрирующий звук.
Серафим закрыл глаза, стараясь сосредоточиться на технике, но каждое новое движение, каждая нота всё глубже проникали в его сознание, и пальцы заиграли механически, беспрекословно подчиняясь его воле, рождая удивительную мелодию, заливая зал то ярким солнечным светом, то глубокой непроглядной темнотой. Мелодия поднималась и опускалась, увлекая с собой самого музыканта, заставляя его возбуждённо качаться из стороны в сторону, поддаваясь велению музыки — и Серафим играл, забыв о том, как это делать, слушая раскрывающийся внутри себя прекрасный цветок.
Он не чувствовал, как на лиричной части по его щекам покатились слёзы, а на низких нотах руки покрылись гусиной кожей; не слышал зал, хором вздыхавший на виртуозных пассажах, и скрип открываемой двери, когда преподаватели из коридора зашли, очарованные его игрой; не слышал густую тишину, в которой слушатели не смели дышать, замерев в оцепенении. Для него существовал только он сам, только его музыка, и в этом безумном вихре эмоций Серафим не заметил, как Лиза осталась далеко внизу, когда он воспарил в небо, позабыв о своих прежних мечтах. Столько раз он представлял себе этот момент во снах, когда, потрясённая его мастерством, Лиза сидит, широко раскрыв свои прекрасные глаза. Но когда он закончил игру, то не видел ничего, кроме направленного на него света — будто музы в лучах солнца приветствовали его гений.
Он не слышал аплодисментов и выкриков, а думал только о своей игре, о своём поразительном пробившемся наружу даре.
И тогда он поднял скрипку и заиграл снова, качаясь под музыку на краю сцены, как изящный жёлтый цветок качается на берегу реки под дыханием ветра.
—
Автор рассказа: Дарья Лысенко
Загрузка...
