Окончание. Начало в предыдущей публикации.
В этой жизни у нее не было детей. Не было и не будет никогда. Никого, кроме ненавистного Адольфа. Завтра приедет, и шапито продолжит выступление. Если у него будет хорошее настроение — обойдется все «незлобными» оскорблениями. Катя прослушает в стотысячный раз о том, какая она овца, что у нее вместо мозгов в башке болтается пара горошин, что курица не птица, и так далее.
Если муж будет не в духе, то лучше молчать и не оправдываться. Сразу уйти на кухню и не жужжать, вот верное решение. Нужно быть серьезной, предупредительной, уметь выражать понимание ситуации и проявлять сочувствие. Не болтать, не читать, не сидеть на диване — он не любит, когда жена валяется на диване. Он нервный, и у него тяжелая работа. А Катя — лентяйка, неряха и дура. Принимать все это нужно, как сложившийся факт и не возражать.
Господи, куда от него деться?
Катя хотела развестись. Однажды она нашла съемное жилье, заплатила задаток. Бабка, сдававшая квартиру, пристально на нее смотрела, а потом, не удержавшись, спросила:
— Не молоденькая ведь. И не замужем?
— Вот, развелась только что, — врала Катя.
— А что так? Другую нашел? — бабка прищурилась хитро, — ты смотри, девка, я каждый день буду приходить. Знаю вас, одиноких — начнете кобелей водить!
Катя тогда испугалась: из огня — да в полымя! Ей было жалко дома, который нужно будет оставить. Здесь все сделано ее руками, дышало уютом и чистотой. Как все бросить? Этот паршивый быт, крепко державший многих женщин в вечном плену! Мещанка? Дура набитая? Да, мещанка и дура! Катя ревела от обиды: из-за Адольфа придется рушить свой маленький мир, выходить из зоны комфорта. Все из-за него!
***
Адольф не принадлежал к классу мужчин, уходивших от жен с рюкзаком на плече. Этот, наоборот, сосчитает все до последней паршивой алюминиевой вилки, соберет все квитки по квартплате, сделает так, что жена останется еще и должна.
«Займи, найди, укради» — любимые слова Адольфа. Он всегда так говорил, когда Катя просила денег на продукты. И она занимала, искала, подрабатывала, чтобы в тарелке мужа всегда было мясо. Единственная Катина подруга крутила у виска.
— Если бы мне Витька так сказал, я даже батона не купила бы! А ты — тряпка! Ты все делаешь для того, чтобы об тебя ноги вытирали! — выходила из себя Анька, — хватит, Катя, прекрати! Уходи! У вас нет детей, ничего!
Катя соглашалась и продолжала существовать, привязанная веревочкой к Адольфу. Она тупела, дурнела, замыкалась в себе и в той жизни, которую сама себе придумала.
Недавно раскопала в интернете историю усадьбы Мезенцевых. Увидела портреты супругов. Катерина Андреевна была хороша собой: пышная прическа возвышалась над чистым лбом, взгляд больших светлых глаз — внимателен и вдумчив. Губы сложены в еле заметную улыбку, а рука красивой лепки, с тонким запястьем касалась локона, кокетливо спадающего на щеку. Черты лица не обладали утонченной, дворянской красотой, но были выразительны и ярки.
Павел Мезенцев поразительно походил на молодого Чехова. Те же глаза, прятавшие легкую смешинку, тот же прямой и тонкий нос, высокие скулы и мягкая улыбка под усами. Никакой пошлости, никакого сходства с франтоватыми прохвостами и щеголями дореволюционной эпохи — сильный, спокойный и добрый мужчина, уважающий себя и уважающий других — лучший человек, в котором все прекрасно: и лицо, и одежда, и мысли.
Катя долго смотрела на Павла и понимала, что он — тот самый. Таких в наше время, наверное, больше нет и не будет. Она влюбилась в портрет и, отдавая себе отчет, зная, как это глупо, нелепо выдумывать себе семейную жизнь с давно умершим человеком — ничего не могла с собой поделать. В ее воображении Павлуша дышал, говорил и ласково поглядывал на нее. С любовью!
А мог Павел любить такую, как она? Катя видела в зеркале свое лицо: широко поставленные глаза, красиво очерченный рот — лицо, написанное не тонкой акварельной кистью, а широкими, смелыми мазками маслом. Красивая. Но руки… Ступни… Какая из нее дворянка, смешно! Что она себе вообразила? Ей место на кухне, в людской, в хлеву среди таких же, как она, простых и здоровых, с широкой костью, с тяжелой грудью, по имени Симка, Глашка или Парашка. Не было у нее «высокого» происхождения…
Еще в пионерском детстве Катя с классом ездила к ветерану гражданской войны. Она ждала рассказов о тачанках, боях с лощеными белогвардейцами и героических комсомольцах, обагривших кровью чистое поле. А вышло так, что «ветеран» был членом комиссии по сбору продналога с населения.
— Проклятый кулак у меня в ногах валялся, выл, просил не забирать последнее. Но мы, как настоящие красные комиссары, проявили стойкость и мужество! Не повелись на кулацкие сказочки и забрали все — до последнего зернышка! — хвалился «героический ветеран».
Вот и у Катиного прапрадеда такой же комиссар отобрал все: пятерых коров, лошадей, овец, зерно. То, что у «кулака» девять детей, жена и престарелые родители — мало кого интересовало. К весне от семьи остались только муж с женой, да дочка-подросток, прабабушка Маня.
Поэтому любовь Павла к ней, Кате, не случилась бы, даже если бы она фантастическим образом очутилась в том времени. Ну и пусть! Главное, чтобы он был счастлив! А он был счастлив, Катя это знала. Беды и горести обошли супругов Мезенцевых, но все то, чего удалось избежать им, в полной мере досталось Митеньке, сыну. Дмитрий хлебнул сполна и рассчитался своей жизнью по долгам перед восставшим народом. Все правильно, все справедливо, но думать об этом — невыносимо больно! Словно Митя был ее, Катиным сыном.
***
Адольф вернулся из командировки и прицепился к жене сразу же, с порога.
— Почему на вешалке до сих пор висит моя зимняя куртка? Ты вообще, чем весь день занималась? Бухала?
Катерина молча сняла пуховик с крючка. Действительно, растяпа, забыла. Она открыла шкаф, чтобы повесить куртку на плечики.
— А постирать, почистить вещь не надо? Лишь бы как все сделать, «на отвали», да? — муж завелся. А жена заметалась. Запихнула пуховик в машинку, забыв проверить карманы. Скандал лихо набирал обороты. Катя чувствовала, как у нее вытягивается лицо, а нижняя губа оттопыривается, будто у макаки. Она не выносила крика, визгливого, противного, сварливого крика! За что? В голове застучали молоточки, сердце колотилось, а руки дрожали.
Катя не выдержала, схватила куртку и сумку, выскочила на улицу. Подальше от него, на другой край света! Хватит!
Запиликал телефон, в трубке — все тот же истеричный визг про то, что она может валить обратно к своей придурочной мамаше, чтобы к квартире и даче близко на километр не подходила и даже не рассчитывала на раздел имущества. Ибо здесь у нее ничего своего нет!
— Да и хрен с тобой. Подавись! — она отключила телефон и присела на скамейку, чтобы успокоиться.
Посидела, набралась сил и позвонила на работу.
— Аня, может подменимся? Я сейчас за тебя выйду, а ты как-нибудь потом отработаешь. Нет, не обязательно и не срочно. Хорошо.
Конечно же Аня быстро собрала манатки и убежала домой, довольная — халява.
***
Катя налила себе чаю, уселась в кресле, повернувшись лицом к окну с видом на сад. Из открытой форточки доносились чудесные ароматы, причудливо переплетенные друг с другом: тут и сирень, и жасмин, и чайная роза, и ночная свежесть. И вдруг… запах конского навоза. Откуда здесь взяться лошадям?
Катя открыла окно и увидела парк, окутанный туманной дымкой, белой, как северная ночь. Туи выглядели по-другому: они были молоденькими, стройными деревцами. А пруд — чистый, широкий. К берегу привязана маленькая лодочка. На газоне, вместо разбитой скульптуры «тетеньки с веслом» стояла небольшая мраморная «Психея», стыдливо прикрывавшаяся маленькими, изящными ручками.
Катя ни о чем не думала — просто прыгнула из окна, благо что первый этаж. Она почувствовала, как голые ступни щекочет мокрая от росы трава. Оглядела себя: босая, в длинной ночной рубашке, на плечи накинута ажурная шаль, на груди лежит толстая, заплетенная на ночь, коса. Посмотрела на окошко, из которого только что прыгала: резные наличники, легкую кисейную занавеску едва колышет тихий ветерок. Значит, пути назад не будет.
— Си-и-м-ка! Ты что шляишьси среди ночи? Ужо я тебе ноги повыдираю!
У Кати упало сердце. Из огня да в полымя, как обычно. Вот кто она теперь — несчастная Серафима, полюбовница Колькина…
— Ой, извиняйте меня, Катерина Андревна! — Колька выглянул из кустов жасмина и деликатно отвернулся. А я тут хожу, смотрю, кто это по саду лазит… А это вы, барыня, изволили гулять… Вы бы домой шли, а то… ножки простудите-с, — морда у сторожа перепуганная, смущенная.
— Иди уже, болван! От тебя сивухой разит за версту, — негромко сказала Катерина Андреевна.
— Виноват, виноват, матушка. Чичас удаляюсь, не гневитесь, — Колька растворился в темноте.
«Завтра же рассчитаю негодяя, пьяная свинья, фу! Пускай возвращается в Михеево на смолокурню, бугай этакий! А Серафиму уговорю, уболтаю, открою глаза дурочке!», — подумала барыня.
Катерина Андреевна не стала возвращаться в дом через окно, она поднялась по ступеням и открыла дверь. На втором этаже, в уютной спаленке, в маленькой кроватке лежал Митенька и ждал, когда придет его мама и почитает на ночь сказку. А в конце коридора в своем кабинете допоздна засиделся Павел и уже, наверное, беспокоился, почему милая Катюша до сих пор не зовет его к чаю.
—
Автор рассказа: Анна Лебедева
(2 оценок, среднее: 4,00 из 5)
Загрузка...
