1915 год
Утро было по-летнему тёплым, хотя осень потихоньку вступала в свои права. В низине у пруда, где стоял большой барский дом с белыми колоннами, поднимался белёсый туман. Пятнадцатилетняя Танюша в лёгкой батистовой кофточке и накинутом на плечи красивом платке, подаренными ей барыней, поёживаясь от утреннего свежего воздуха, стояла на просёлочной дороге. Вытирая слёзы, она смотрела вслед быстро удаляющемуся экипажу.
Деревенские мужики и бабы уже появились на задворках усадьбы, начали хозяйничать. Они грузили на подводы мешки с зерном и мукой, туда же бросали кур, гонялись за гусями, выводили из конюшни лошадей. Из дома выносили перины и одеяла, посуду и мебель. Картины, люстры, статуэтки не брали. Считалось, что это баловство и в крестьянском хозяйстве не пригодится.
На дворе бушевал пятнадцатый год, империалистическая война затягивалась. Но с фронта уже возвращались раненые и отравленные газами солдаты, насквозь пропитанные большевистской агитацией. Все вопросы теперь решались на сельских сходах, мнение господ никто не спрашивал. Ходили слухи, что народ начал громить барские усадьбы. Крестьяне отбирали землю, резали на наделы, но что делать с помещичьими домами, не знали, просто жгли, да и всё.
***
Помещица Марья Алексеевна все ценности давно отправила в московский дом, когда в губернии только-только начинались крестьянские волнения. Молодые господа в начале лета укатили в крымское поместье. А она всё никак не могла бросить родовое гнездо.
Наконец, и старая барыня собралась в дорогу. Накануне пришёл деревенский староста, предупредил:
— Барыня, Марья Алексеевна, мужики на сходе надумали землю в усадьбе делить. Костька и Васька, горлопаны, громче всех шумели. Уезжать вам надобно от греха подальше. Не дай бог, люди озлобятся.
— Спасибо, Иван Митрофаныч, что уведомил. Я сама подумывала об отъезде. Коли так случилось, завтра и отправлюсь.
Глаза старика повлажнели: «Наша барыня незлобивая, жили при ней спокойно. А с этими горлопанами как всё будет, одному богу известно». Он по привычке поклонился в пояс и попрощался:
— Доброго пути вам, барыня, не поминайте лихом!
— И тебе не хворать, Митрофаныч, благодарю за службу!
За ночь чемоданы были собраны, кучер Мишка дожидался хозяйку в запряжённом лошадьми экипаже. Ранним утром Марья Алексеевна простилась с домашней прислугой, щедро наградила за службу и велела всем возвращаться в деревню. Таню она отдельно позвала к себе в кабинет:
— Танюша, ты мне четыре года служила верой и правдой. Нянюшкой нашему Николаше была хорошей. И мои поручения выполняла усердно. Полюбила я тебя всем сердцем.
— Барыня, Марья Алексеевна, — Таня опустилась на колени, поцеловала старухе руку и заплакала, — вы моя благодетельница. Нешто я могла вас ослушаться. Николашу я люблю, как братика. Куда же мне теперь?
— Домой иди, Танюша, бог даст, всё у тебя сложится. За службу твою верную хочу оставить тебе на память дорогую вещицу. Она оберегала моих бабушку и матушку, а потом и меня. Теперь тебе служить будет, а ты внучке своей передашь.
Вытирая слёзы концом платка, Танюша искренне горевала о жизни в барском доме, хоть приходилось вставать ни свет ни заря и много работать. В одиннадцать лет попала она в услужение господам. Им нужна была шустрая девчонка — нянчиться с маленьким барчуком. Поначалу было в диковинку жить в господских хоромах, но она быстро освоилась, да и господа её привечали. Особенно маленькая нянюшка привязалась к старой барыне, которая выделяла сироту среди других слуг. В редкий выходной, когда отпускали проведать отца, Таня всегда уходила с гостинцами. Марья Алексеевна дарила ей постельное белье и подушки, барышня отдавала юбки и кофточки. Так что Татьяна одевалась, как городская, и была завидной невестой. Мачеха хотела располовинить барские подарки, да отец цыкнул на жену: «У сироты хочешь отобрать», она и не посмела.
***
Мать свою Танюша не знала, та умерла в тяжёлых родах, повитуха ничего не смогла сделать: хорошо, ребёнок жив остался. Родилась она аккурат в Татьянин день, морозным утром. Отец думал, не выживет младенец, но бабушка выходила, не дала сгинуть. Носила подкармливать к невестке соседа, которая тоже недавно родила, расплачивалась молоком да яйцами.
Когда Тане исполнилось пять лет, бабушки не стало. Захворав, старуха плакала: «Как внучка будет без меня, мала совсем. Кто пожалеет сиротку!». Вскорости отец привёл в дом новую жену — некрасивую вековуху (да кто ж ещё согласится за вдовца с тремя детьми идти и с большим хозяйством управляться). Опасаясь мужа, молодуха не обижала сироту, работой тяжёлой не загружала, но и ласки от неё девчонка не видела. Когда пошли у мачехи свои дети, заставила Танюшку нянчиться с маленькими братьями. Как только падчерица подросла, желая избавиться от лишнего рта, отдала её прислуживать в господский дом. Пасынков ещё раньше в город отправила, в плотницкую артель.
***
Четыре года Таня проработала в няньках, вместе с барчуком и грамоте выучилась. Вот теперь с тяжёлым сердцем возвращалась в деревню. Она вспомнила о барынином подарке и достала из узелка с одеждой завёрнутую в бархатную ткань вещичку. Откинула край и ахнула: солнце ослепило её, ударив во множество граней и рассыпавшись на сотни разноцветных лучей. Радужные переливы камней завораживали, не давая глаз отвести от такой красоты. Она вспомнила слова Марьи Алексеевны:
— Таня, брошку эту моей бабушке подарила сама императрица. Она сироткой осталась, как ты. Отдали её учиться в институт благородных девиц, а потом взяли на службу во дворец. С тех пор брошка ей удачу приносила. Храни эту вещицу, она и тебе поможет!
***
Когда Тане исполнилось восемнадцать, сосватали её за молчаливого Алексея из соседней деревни. Жених был с дефектом: на покосе порезал ногу косой, еле выходили, так и остался хромым. Зато на войну не взяли. Работал он в артели столяром-краснодеревщиком, поэтому с молодой женой сразу же укатили в город, комнатушку сняли. Через год у молодых первенец появился, Пашка, следом второй сын — Гришка. Младшенькая Машенька, названная в честь старой барыни, родилась, когда Татьяне было уже за тридцать.
***
Барынин подарок Татьяна пуще глаза берегла, никому не показывала, в сундуке среди своих юбок хранила. Свято верила словам Марьи Алексеевны, что брошка принесёт ей хорошую долю. Да и то правда: муж берёг и любил её без памяти, старался заработать лишнюю копеечку. Сундуки, столы и стулья, сделанные его руками, раскупались быстро, из-за этого в артели его ценили.
Когда в городе совсем голодно стало, Алексей отвёз семью в родную деревню. Избу родительскую подлатали, огород засаживали картошкой, так и выживали. Потом во дворе скотина появилась, куры, гуси. Сад хороший Алексей Петрович развёл, яблоки у него были всем на зависть.
Если бы не сорок первый, так и жили бы — не тужили. Война принесла горе всем, и в их семью тоже. Павла как в армию призвали ещё в тридцать восьмом, так он и прошёл всю войну, ни разу не побывав дома. А Григория забрали сразу, как началась мобилизация. Вот из-за него Татьяна Никитична чуть своей дорогой вещички и не лишилась.
***
В сорок третьем в битве на Курской дуге Григорию осколком всю ногу раздробило. Сделали операцию в прифронтовом госпитале, но раны не заживали. Тогда отправили солдата долечиваться в Москву. Написал он родителям, что ногу хотят отрезать, потому как заражение крови началось. Мать, недолго думая, барынину драгоценность за пазуху спрятала, да и поехала Гришку выручать. Стояла на коленях перед хирургом, плакала горючими слезами, умоляла спасти сына, совала ему в руку брошку.
Хирург, усталый, с красными глазами от недосыпания, поднял Татьяну с колен, запихнул ей в карман брошь и строго сказал:
— Мать, спрячь свою побрякушку подальше. Она сына не спасёт. Лучше бы ты мне пенициллин привезла. Иди, молись за него, а нам не мешай. Сделаем всё, что можем. И больше не приезжай сюда, дома жди своего героя. Орденом его наградили.
***
Через несколько месяцев вернулся Григорий домой, хоть и хромой, как отец, но на своих ногах. Так и осталась старинная вещичка в семье, любовно хранимая в сундуке. Татьяна Никитична хоть и молилась за своих детей, но слова барыни Марьи Алексеевны крепко помнила: «брошка долю счастливую тебе даст». Неизвестно, что помогло — вера или молитва, но дети живыми вернулись с войны, зажили своими семьями.
***
Наши дни
Татьяна Егоровна с ужасом смотрела в шкатулку и в который раз перебирала свои не такие уж многочисленные дорогие украшения: старинные золотые серьги с бирюзой, во время войны дедушкой на картошку обмененные, да рубиновый гарнитур, мужем в молодости подаренный. Не было самого главного — фамильной броши, которая перешла ей по наследству от бабушки, Татьяны Никитичны.
Ей даже не могло прийти в голову, кто мог взять драгоценность, которую она сама никогда не надевала, берегла как зеницу ока. Когда-то баба Таня сказала, что эта вещица приносит удачу всем женщинам их семьи. Продавать и дарить брошку не велела: «Долю свою продашь, из семьи она не должна уходить. Внучке своей передашь, как я тебе». Так и сказала старенькая бабушка, предчувствуя скорый уход.
Получается, сто лет брошь хранилась в семье, никто её не терял, не продавал, не менял. Ни бабушка, ни мать. Вещица оберегом их семьи была, удачу приносила. В трудные девяностые, когда зарплату было не дождаться, когда нечем было кормить детей, Татьяна, запихнув драгоценность поглубже, отправилась в скупку. Хотела сдать брошь и купить на рынке продуктов для детей. Но даже тогда судьба остановила её на пороге. Она увидела на соседней двери объявление, что коммерческому магазину требуется ночная уборщица. Так что сдавать брошку в скупку не понадобилось. Татьяна по ночам полы мыла, а муж грузчиком подрабатывал, и они как-то продержались до светлых дней.
***
И вот теперь она, растрёпа несчастная, каким-то образом ухитрилась профукать семейную реликвию. Кто мог её взять? Дети, Сашка или Марианна? Но сын давно живёт в Германии, фирму свою открыл. Сошёлся с женщиной, у который есть ребёнок. Вроде всё есть, не бедствуют. Зачем им брошь?
Вспомнилось, сколько нервов он ей потрепал, когда учился в художественном училище. В памяти всплыл тяжёлый момент, когда сын и его друзья, студенты Строгановки, занялись подделкой и сбытом картин иностранцам. Даже на скамью подсудимых загремели. Татьяна уже собиралась с брошкой расстаться, чтобы Сашку выкупить. Да муж вовремя остановил:
— Что ты, Таня, придумала. За эти бриллианты нас с тобой убьют. Ни денег, ни Сашки не увидим.
Но время такое было: неразбериха везде, папаша одного из студентов подсуетился, и парни отделались лёгким испугом — получили условный срок. Потом с них и вовсе сняли судимость.
***
«Так, стоп, уж не Александр ли взял эту драгоценность? Может, опять вляпался куда-нибудь, и ему понадобились деньги? Да нет, он недавно приезжал, ничего такого не говорил».
«А может, Мариша брошку украла? Фу, слово-то какое — украла. Как такое про свою доченьку сказать. Ей-то зачем? Муж обеспеченный, коттедж строит, бизнес свой».
Правда, зятю она не доверяла, на всякий случай отдала дочери свою московскую квартиру, а сама уехала в деревенский дом, доставшийся ей по наследству от родителей. Сдерживая набегающие слёзы, Татьяна Егоровна стала лихорадочно думать, как искать потерянную реликвию и куда обращаться за помощью:
— Полиция вряд ли возьмётся за это семейное дело. Отмахнутся, да ещё и посмеются, что друг у друга воруем. Стыд-то какой! Нет, это не вариант.
—
Автор рассказа: Юлия Морозова
Загрузка...
