Что может быть приятнее утра выходного дня? Лена, проснувшись в семь, потянулась, чихнула и перевернулась на другой бок — досыпать. И спала бы, наверное, до десяти, если бы не телефонная трель (или телефонная дрель).
— Привет! — голос давней подружки Софки звучал озабоченно, — у тебя, когда мама болела, кто ее выхаживал? Сиделку нанимала?
Дурацкие вопросы. Послать Софку далеко и надолго? Всю жизнь дружат, с какого перепугу она дурочку включает? Откуда у Лены деньги на (прости господи) сиделку? В те годы навалилось на Ленкины плечи все и сразу: сократили на работе (олигарх поспорил о чем-то с другим олигархом, в результате — встал их завод надолго), развод с Серегой и… мама заболела.
Лена устроилась в кулинарию, частную шарашку, где за многофункциональный труд повара, уборщицы и рабочего по кухне платили гроши.
Тут же, не отходя от кассы, Лена нашла подработку — драила полы в ремонтной мастерской дорожного управления. И тоже — за гроши. Директор все удивлялся: красивая баба, а бегает со шваброй.
Зато владелица шарашки не удивлялась ничему. Та была недовольна даже: с какого перепуга повариха (которую она сама же и упрашивала устроиться в кулинарию) отпрашивается каждый день с восьми, а не с девяти вечера — полы мыть в дорожном. За час, между прочим, можно еще десять килограммов голубцов накрутить. Вдруг покупатель пойдет? То, что она экономила на Ленке в три раза больше, уже казалось привычным. К хорошему быстро привыкается. Отвыкать потом тяжело…
На жизнь не хватало. Да еще мама, характером вредная и капризная, совсем слетела с резьбы. Она жила в поселке в сорока километрах от города. Переезжать к Ленке категорически не желала. А ведь за ней требовался ежедневный уход! Как тут быть? С криками, визгами уговорила. И началось: это я не хочу, то я не буду. Диван неудобный, телевизор плоский, тесно, шумно, душно…
Понятно, не может человек в городе. Тесно здесь. Душно. Шумно. И Ленка курит. И вообще — отстаньте от нее. Отойдите.
— Правильно от тебя Сережа ушел, от такой засранки! — стонала мама, — не дочь, а недоразумение!
Ленка выглядела тогда хуже больной матери: та высасывала последнюю энергию, давила… Хотелось встряхнуть хорошенько вредную бабу, привести в чувство. Но… Человек умирает. Лечение уже не помогает. В чем мать виновата? Надо терпеть. Надо любить. Надо понимать. Это не мама — плохая, это кто-то внутри нее — плохой. Мучает маму, грызет, беснуется…
То, что спасать ее бесполезно, Лена поняла одним не самым прекрасным утром. Накануне ей приснился страшный сон: маму душил огромный желтый, толстый, равнодушный питон. Лена пыталась помочь матери, оторвать от ее тела змею, но гад был тяжелый и сильный, огромные кольца его сдавливались вокруг женщины, медленно, но верно творя свое черное дело. Глаза матери стекленели, она умирала и не делала никаких попыток высвободиться… Ленка тогда проснулась от раздирающего душу крика.
Какая нафиг сиделка? Все средства уходили на памперсы, пеленки, лекарства… А еще за квартиру платить надо. Обувь к осени пришла в никудышное состояние — Лена тогда кроссовки бывшего донашивала. У того нога сорокового размера. Ватки подложила — и вперед. Бегом. Чтобы люди не успели разглядеть этакую кенгуру. А если бывший Сереженька встретится? Он так и говорил, что Ленка без него «под забором сдохнет». Увидь он эти кроссовки — так и скажет:
— Что и следовало доказать!
Вот радости будет у человека…
***
Ну не дура эта Софка? Она в параллельной реальности живет? Конечно, в параллельной. Когда-то, в зеленой юности, София так же, как и Лена, буквально копила деньги по копеечке на девичьи нужды: одежду, бусики… бывало, и на хлеб едва хватало. Голодная сидела неделями. Родители помогали, конечно. Но родители сами бедовали — конец девяностых, особо не напомогаешься. Софкин муж, тоже бывший, мечтатель и бездарь, толком не работал. Зато кушал за двоих. Тянула эту ношу Софка, тянула, пока не взбунтовалась. Переехала к папе с мамой, вновь заняла свою комнату, уже превращенную мамой в склад барахла. Расчистила авгиевы конюшни, предварительно поцапавшись с мамулькой (тот еще фрукт), сделала простенький ремонт и зажила новой холостяцкой жизнью.
Правда, недолго. Через месяц свободы клюнул на нее мужчина. Оказалось, дядя в полном порядке — и внешность брутальная, и деньги имелись. Правда, о браке разговоров не было. Ленка не давила: позвонит Дмитрий — несется к нему, как угорелая. Не позвонит — страдает.
Дмитрий, отродясь перед бабьем не прогибавшийся, на страдания Софкины плевал с высокой колокольни. Ну и дурак. От Софки ни один мужик так просто не уходил. Она это делать умела. Вроде бы встречаются. Полная свобода отношений. А потом рыпнулся Дима туда-сюда — не вырвешься. Не выходит Софа из башки, хоть и изменял ей, и обманывал, весь такой независимый. Ага. Конечно. Разбежался. София — дамочка с секретиком, в ней увязаешь, как в трясине.
И посему до сих пор у них отношения. Почти семейные. Им и без колец нормально: две квартиры купили. В родительской забабахали шикарный ремонт. Папе Софы купили новенький автомобиль. Дачу отремонтировали. Сама Софка тачки меняет, одна другой круче. Собачка у нее стоимостью с мотоцикл. Отдых на дорогом курорте. Маме зубы вставили за полмиллиона. Все счастливы.
Софа обожала отца, дядю Сашу. Дядя Саша — мировой мужчина. Добрый, с отличным чувством юмора, честный. Высокий, крепкий, дородный. Красавец. Типичный русский богатырь с соболиными бровями и с косой саженью в плечах. Даже в свои шестьдесят лет хорош. Его любят все, хотя он ничего такого не делал, чтобы понравиться. Он просто жил, творил добрые дела, помогал людям, не навязывался в друзья. С Софкой у него сложились нежные отношения: доченька для него всегда была любимой, единственной красавицей в мире. После мамы Нины, разумеется.
А вот мама Нина немного (то есть — вообще) не соответствовала образу, созданному дядей Сашей. До красавицы Нине было очень и очень далеко: низенькая, коротконогая, с вечно недовольной миной на лице. Ну да ладно — дело не в красоте. Софка любила бы маму в любом виде, если бы не отвратительные манеры ее и привычки.
Нина ни в грош не ставила своего мужа. Вечно пререкалась с ним. Была лентяйкой, сварливой спорщицей. Могла при всех публично оскорбить дядю Сашу. Даже ударить. Смотришь на них и испанский стыд испытываешь. По своей дремучей глупости, нежелании набираться знаний, учиться чему-то, тетя Нина считала себя исключительной по уму женщиной. Гордыня в этом характере преобладала. Не получив толкового образования, она всю жизнь просидела в заводской проходной. Так и там умудрялась обидеть людей, не соответствующих ее «высокому уровню».
Но как она лебезила перед начальством! Как она приседала и выплясывала! Противно даже. И Софке противно было!
— Мам, ну правда, прекрати! Что ты прыгаешь?
Нина огрызалась, орала и устраивала домашним бойкот. Могла целый день висеть на телефоне. Молола дремучую чушь, забывая про семью.
— Сидит, представляешь, трубка к уху прилипла, на кухне бардак, а она даже ухом не ведет, — иногда ворчала Софка, — папа дома, а она даже не стесняется — жалуется на него таким же тупым подружкам, поливает папу грязью. Даже не покраснеет. Я психану, посуду намою, папу накормлю — она словно не видит. Сидим с папой, переглядываемся, слушаем… Я ему уже говорю: «Пап, дай маме подзатыльник, чтобы пургу про тебя не несла». А он угорает, смеется: «Пусть развлекается, смешно ведь».
Нина навязывалась в друзья сильным людям. Ради их расположения готова была в кольцо свернуться: прям мать родная: сю-сю-сю, ми-ми-ми. Тьфу прямо.
Естественно, появление обеспеченного Димы на горизонте превратило Нину в трепетную, нежнейшую тещу. Она готова была боготворить богатого мужика. София один раз распечатала фотку любимого и увеличила портрет. Вручила маме.
— Повесь в угол. Молись, как на икону.
Тетя Нина в ответ съязвила:
— А вот повешу! А вот и буду! Хоть мужик нормальный, не то, что папенька твой.
Звучало это обидно. Таких, как «папенька», в наше время днем с огнем не сыщешь. И руки у дяди Саши из правильного места растут: сам, без денег и связей отгрохал прекрасную дачу за городом. Сам печку сложил, сам возделал землю и засадил ее плодовыми деревьями, овощами и цветами. Сам собирал и перерабатывал урожай. Нина только цветочки нюхала и славу мужа-садовода присваивала себе. Местные все понимали, да вежливо помалкивали.
Летом Нина отдыхать на даче любила, а вот зимой накрепко прирастала к дивану квартиры. Дядя Саша посмеивался: Нина с возу, кобыле легче.
— Зову ее в деревню, топлю заранее печку, блины пеку. А она приедет, посидит денек, скукожится вся — холодно. В туалет уличный бегать неудобно — зябко. Интернета нет. Связь не ловит. Скучно. И улетает в город, только ее и видели. А я, честно говоря, рад. Некогда нянчиться с капризой такой: у меня рыбалка, охота. Погоды стоят чудесные — мороз, солнце, деревья в инее. Красота! За день по лесу набегаюсь и сплю как убитый! Пусть ее — коли так в городе нравится…
Как тетя Нина, залюбленная, обласканная добрым мужем, умудрилась упасть от инсульта, непонятно. Ленка недоумевала — понятно, когда на женщине висят пять работ, трое детей и муж-лентяй. Но тут… Почему?
— Потому что! — огрызалась София, — от безделья! От злости. От обжорства!
Она тысячу раз ругалась с матерью, находя в холодильнике килограммы сливочного масла, трехлитровые банки жирного, похожего на сливки, молока, тонны шоколадных конфет, сало, салями и еще кучу всего вредного. У тети Нины появилась дурная привычка: заедать скуку вкусненьким. Она любила отрезать толстый кусок батона, намазать его толстым слоем масла, сверху положить сыр, а на сыр кинуть копченой колбасы. И запивать это великолепие сладким чаем вприкуску с шоколадом. Можно еще майонеза навернуть — любимое лакомство. А в последнее время на пиццу подсела.
— Понравилось, что ей еду наготовенько доставляют. И рада. Мне не жалко. Но ведь мама — не студент, черт возьми. Можно ведь борщ сварить. Винегрета нарезать. Но ей готовить лень, вот и кусоломничает. А потом голова болит, и давление скачет. Ругаемся. Обижается. И снова — ест.
Софья насильно записывала маму к врачу. Сидела рядом — караулила. Мама правдами и неправдами избегала визитов в поликлинику. Софья устраивала разгрузочные дни, гуляла с ней по тропе здоровья. Тщетно. Тетю Нину не победишь. Тетя Нина продолжала богемный образ жизни и на предостережения отмахивалась раздраженно:
— Не учите меня жить! Пристали!
Что и требовалось доказать, как любит говорить Ленкин бывший. Тетю Нину разбил инсульт. Теперь, парализованная, она лежала в больнице и могла лишь ворочать глазами.
— Вот теперь ей прекрасно. Вообще ничего делать не надо — лежи себе, — сокрушалась София.
Она, конечно, на первых порах завела сиделку. Медсестра показала, что нужно делать. Как мыть. Как кормить. Как заниматься. В дом инвалидов Софка маму не сдала, хотя грозилась раз сто — тетя Нина не желала выздоравливать, разрабатывать отнявшуюся руку, учиться говорить заново. На мужа, ухаживающего за ней, плевала в буквальном смысле этого слова и вращала, вращала, вращала на него полными беспричинной злобы глазами.
Дима купил для тещи роскошную кровать. Оплатил услуги массажистки. Нашел приличный пансионат для больных такого рода. Софка тогда взбунтовалась:
— Это очень легко. И маме будет приятно помереть там. А я умереть ей не дам! Ишь, надумала легко отделаться!
Дядя Саша тоже был против пансионата:
— Нет уж. Я не отдам Нину. Я сам ее выхожу.
Дима только руками развел.
— Софка, ты понимаешь, на что идешь? Ты со здоровой мамой не ладила. Она тебя раздражала! Деньги позволяют, какого черта? — возмутилась тогда Лена.
— А если тебе тогда позволяли деньги, ты бы отправила маму свою? — тихо спросила Софья.
— Отправила бы, — ответила Лена.
— Сомневаюсь я что-то.
Лена сама засомневалась в своих запальчивых словах. Мама была неспокойной, вредной, ворчливой — да. Но тете Нине до мамы очень далеко. Она бы эту тетю Нину отправила в дом престарелых, не думая. Особенно после того, как Софья поделилась с Леной подробностями выхаживания своей матушки.
***
И дядя Саша, и Софья безропотно терпели капризы и безобразные выходки Нины. Вытаскивали ее с того света за шкирку. Ситуация усугублялась тем, что у мамы началась деменция. Она уже потихонечку двигалась, ела самостоятельно, умывалась, кое-как говорила. Но мозг тети Нины разрушался, терял связь с реальным миром. Ее нельзя было оставлять одну. Но дядя Саша оставался с ней и ухаживал, как ухаживают за хрупким цветком.
— Иногда мне хочется выть! Она меня забывает, Ленка. За-бы-ва-ет! — плакала Софья.
— Как отец? — осторожно спрашивала Лена.
— Читает маме ее любимые дешевые любовные романы. Каждый день, — грустно отвечала Софья, — ему кажется, что маме ужасно интересно слушать про этих бесконечных герцогинь, бедных родственниц и богатых принцев.
— Тяжко вам.
— Не очень. Мы придумали тактику изгнания дьявола из души. Молимся, в храм ходим. Не мама плохая, а тот, кто сидит в ней — плохой. И болезнь ей, как благо дана. Чтобы того плохого убить.
***
Тетя Нина умерла через три года. Она ушла тихо и спокойно на руках у мужа и дочери. Умирая, впервые за много-много лет погладила сначала руку мужа, потом — дочери с ласковой благодарностью.
Говорят, когда человек страдает деменцией, душа покидает его. Несчастный становится подозрительным и злобным, забывает близких. Ухаживать за такими больными — адская мука. Люди приговаривают себя, живых и здоровых, несут тяжкий крест. На Западе принято изолировать от семьи таких стариков. И это считается нормальным — чего ради рисковать нервами, спокойствием, безопасностью детей и домашних животных?
Русские не могут понять иноземцев. Может быть, там, в дорогом пансионате, за больными будет прекрасный уход, но спокойствие в эту семью прийти не может — гложет совесть и тоска. Русские ведь как устроены — без страданий не видят смысла. Только через страдания к ним приходит истинная благодать.
И Софье с дядей Сашей пришла такая благодать, словно они вместе с Ниной искупили все свои земные грехи. Это очень тяжело — не каждый решится на подвиг такого рода. Наверное, нужно очень сильно любить человека. И значит, они любили Нину по-настоящему, без красивых слов: с ворчанием, руганью и болью в душе.
Царство ей небесное — близкие помогли Нине. А я надеюсь, что там, на небе, прощенная Господом Нина не оставит милостью дочь и мужа, помолится за них. Ведь они достойны материнской молитвы, правда.
—
Автор: Анна Лебедева
Загрузка...
