…Там я в мае с тобой,
Здесь я маюсь один,
И другую найти не пытаюсь… (Ю. Рыбчинский)
Я её любил. Жену. Нет, не так: я её люблю. Люблю по сей день. Эта любовь совсем не такая, как раньше, но у меня другой нет. Мы давно уже в разных пространствах, хотя это ничего не значит…
В двадцать шесть лет я был вполне себе счастливым человеком. Офицерская выправка, натренированное тело, недурен собой. Командир роты, воинское звание — капитан. Где-то властен и даже груб, чаще — вежлив и незлобив, с хорошим чувством юмора, чувство собственного достоинства присутствует. Трудоспособен и вынослив, что важно для службы ратной. Девчонок — пруд пруди, но это так — легкий флирт, сердце не было задето ни разу.
В мужской компании я чувствовал себя, как рыба в воде, в женской — не очень. Я не бабник по жизни, цветистые комплименты — не моё, а уж слушать про всякие там женские штучки — увольте! Жил я в общежитии, и сослуживцы знали — моя комната для разврата и пьянок закрыта. Нет, посидеть в компании я люблю, но в своём жилище, пусть и временном, обитаю и отдыхаю я один.
…Тот день был прекрасным. Весна, яркое солнце, ожившие от холодов птички, весело щебечущие в молодой, клейкой листве. Витающий в воздухе дурманящий запах черемухи. Спортивный праздник — весь городок на стадионе, все бодры и веселы. После соревнований я ушёл в роту, где надо было ещё поработать, а большая часть свободных от дел сослуживцев отправилась на озеро — на уху. Часам к пяти я освободился и двинулся на озеро. Там веселье шло полным ходом.
Иваныч, старшина соседней роты, играл на баяне, остальные — кто плясал, кто подпевал. Услужливые женщины налили мне ухи, да и выпить «стременного». Я, естественно, выпил, и тут… увидел её. Знаете, как это бывает? Ты придирчиво рассматриваешь и оцениваешь ту или иную женщину, и находишь в ней изъяны, которых, может быть, и нет, а тут смотришь, и сразу твердо понимаешь: она! Это она — твоя женщина.
— Кто это? — спросил я у зама, подсевшего ко мне, чтобы выпить.
— Кто? — сначала не понял он, — ах, Наташка! Это же дочка Иваныча. Она в пединституте учится, в городе, приехала на выходные.
Иваныч заиграл «русскую» и многие принялись отплясывать — кто как умел. Наташа плавно развела руки и принялась делать «дробушки», я вдруг встал и пошёл к ней, не сводя глаз. Тоже принялся дробить чечетку, глядя в глаза Наташе. Она глаз не отвела, правда щеки немного зарозовели. Так мы и познакомились — то ли танцуя, то ли разглядывая друг друга.
Зеленые, словно омут, глаза, манящие и околдовывающие…. В общем — пропал…
Дальше заиграла медленная магнитофонная музыка, я положил руку ей на талию, и мы, в гордом одиночестве, принялись танцевать. О чем-то говорили, но это так, для приличия, больше — рассматривали друг друга. После танца я её уже не отпускал. Мы рядом сидели, всю ночь гуляли, и под утро, целуя её пряные губы, я прошептал ей:
— Выходи за меня замуж!
Не поверите, но она согласилась! Вот так. У нас не было периода ухаживания. Мы просто сразу стали парой. Может, это и неправильно. Но что правильно в любви? И была бы это любовь, если бы она была правильной?
Вскоре она окончила институт — на момент знакомства ей оставалось лишь защитить диплом, а ещё до этого я произвел фурор в общаге, когда привел её в свою комнату — женщина переступила этот порог впервые.
Через полгода после женитьбы меня перевели в другой регион на повышение. Мы уехали туда вместе, сначала снимали квартиру, потом получили служебную. Натка пошла работать в школу — преподавала математику, и работы у неё было много, как, впрочем, и у меня. Я был абсолютно счастлив: любимая работа, любимая женщина рядом. Мне нравилось в ней всё: и звонкий, чуть низковатый голос, и смех, и шоколадная шапочка каре, и полуулыбка на лице — так она видела мир, и эти чуть растянутые в улыбке губы говорили: мне в нём здорово! Если я приходил раньше — жарил картошку, мясо. Мог погладить одежду, прибраться, вымыть пол. Если время было у неё — это делала она. Могла позвонить и сказать:
— Сережка! Ты сегодня сильно занят? А то я зашиваюсь: мне надо сделать шестьдесят пособий для урока: белочек и зайчиков. А мне ещё тетради проверять!
— Понял, — отвечал я, — приду, помогу. И помогал: вырезал, раскрашивал. С большим удовольствием. Иногда я приходил очень поздно — она уже спала. Ложился рядом и долго рассматривал её, получая колоссальное удовольствие. Как бы мы ни заснули, просыпались обязательно переплетя руки и ноги.… Это ли не счастье?
…Вот только с детьми что-то не получалось. Два выкидыша за четыре года принесли огорчение, тревогу и растерянность, но стараться добиться результатов в этом оказавшемся сложном для нас вопросе мы не перестали.
…Полковой вечер, на который мы пошли с удовольствием, изменил всё. Помню этот день до мелочей. Как Наташка металась с работы к портнихе, которая что-то не доделала, как запыхавшаяся прибежала домой, мылась под душем и сушила волосы, как терпеливо я, наряженный в гражданский костюм, ожидал её. Как она вышла, словно королева, в платье глубокого зеленого цвета, закрытом впереди и с большим треугольным вырезом сзади. Как я шел с ней, ловя восхищенные взоры мужчин, и безмерно гордясь…
Мы уселись за большим столом, который был отведен нашему батальону. Сначала были какие-то номера самодеятельности, перемежающиеся весёлым конферансом, потом начались танцы. Мы не спешили на танцпол, потому как за столом было шумно и весело.
Я уже собирался пригласить Наташу, но меня опередили. К нам подошёл майор из соседнего батальона, недавно приехавший по ротации и, поздоровавшись, спросил у меня разрешения потанцевать с женой. Я пожал плечами — пожалуйста! Наташка вдруг как-то растерялась, побледнела, и, встав, пошла за пригласившим неуверенной походкой и склонив голову. Растерялся и я: что бы это значило? Майор — новенький в полку, и вряд ли она его знает. Тогда почему так изменилась в лице? Я встал и вышел покурить. Дождался, когда танец кончился и вернулся к столу. Наташи не было. Поискав её глазами, я увидел, что она стоит посреди зала и о чем-то взволнованно разговаривает с Барановым — такая у него, кажется, фамилия. Началась новая мелодия, и они снова принялись танцевать. Я был в полнейшем смятении. Когда и третий танец они принялись танцевать вместе, я пригласил незнакомую женщину из-за соседнего стола и, подведя её к их танцующей паре, предложил поменяться партнерами.
— Мы идём домой, — стараясь скрыть волнение, сказал я.
— Хорошо, — безропотно ответила она.
Всю дорогу мы молчали, и с этого вечера в семье начался ад. Мы практически не разговаривали, не перезванивались, и спали друг от друга на пионерском расстоянии. Если я спрашивал о чем-то, она отвечала:
— Да. Нет. Как скажешь.
Всё! К концу недели я думал, что сойду с ума. Не выдержав напряжения, однажды я напился и, придя домой, потребовал объяснений.
— Дай мне ещё несколько дней, и я отвечу тебе на все вопросы, — сказала Наташа.
…Все эти несколько дней я пил. Домой приходил ночью и спал прямо в одежде на диване. Утром четвертого дня я не выдержал: в шесть утра разбудил её и сказал:
— Что я тебе сделал, за что ты меня так мучишь? Хочу знать правду! Думаю, какой бы она ни была, это лучше, чем неведенье!
Она молча встала, прошла в ванну, ополоснула лицо водой, вернулась и заговорила — тихо и медленно, словно выуживая каждое слово:
— У нас с Митей Барановым была любовь. Сильная любовь. Он приехал служить к нам в городок, когда я заканчивала школу. …Мы хотели пожениться. Но его родители посчитали, что это будет мезальянс: прапорщицкая дочка и генеральский сын. Его просто перевели в другое место. Родителей моих, видимо, тоже хорошо взгрели, и они увезли меня на море, а когда мы вернулись, его и след простыл. Я долго — очень долго — была в депрессии, выла белугой, и думала, что жизнь закончилась.… Вот.
Она надолго замолчала, собираясь с мыслями, а потом продолжила:
— Увидела его и — ничего сделать с собой не могу! Прости, Сережа…
— А меня, значит, ты не любила…
— Думала, что люблю, пока снова не увидела его.
Я подсел к ней, мы обнялись и долго сидели, убитые навалившимся несчастьем.
— И что же нам делать, Наташка? — спросил я её.
— Он женат. У него двое детей. Сказал, что смалодушничал тогда и любит только меня. Готов на развод…
Я ушел в ванную комнату. Тщательно выбрился и вымылся под душем, оделся и пошёл на службу. Душу рвало на куски: от невыносимой боли за себя и за любимую женщину. Нашёл Баранова. Вызвал на тет-а-тет.
— Ты уже один раз её бросил, гад, — сказал я ему жестко, — если снова сделаешь ей больно, я тебя из-под земли достану!
Он молчал, из чего я понял, что решений никаких он не принимал, и, видимо, принимать и не собирается.
— Я тебя предупредил. И я не шучу. В отличие от тебя, я Наташку люблю по-настоящему. А кроме того, по долгу службы у меня в руках бывает оружие. Понял?
Он кивнул, но так ничего и не сказал. Я же был в таком состоянии, что будь у меня в тот момент оружие — я бы его применил.
Отпросившись на неделю, я отвез жену к ее родителям. Она уволилась с работы. Жить вместе мы не могли — слишком сильные чувства бродили в нас. Когда я вернулся на службу — узнал, что Баранова срочно перевели к другому месту службы.
…А что я? Продолжал служить, стал заместителем командира полка. Жил один. С женщинами пересекался только в случае крайней необходимости. Чувство юмора как-то незаметно превратилось в сарказм и иронию, и отношение к жизни стало презрительно-фатальным.
Наташка знать о себе не давала, из чего я полагал, что всё у неё хорошо. Хотя — как знать, может, просто не хочет со мной делиться. Кто я ей? Бывший муж…
***
Прошло почти три года. Однажды мы уехали на ученья на дальний полигон, где я встретил бывшего тестя. Пожали друг другу руки. Он молчал, и я молчал тоже.
— Иваныч, зайди вечером в мою палатку. Выпьем. Пообщаемся.
Иваныч кивнул.
Он пришёл. Мы выпили водки, закусили тушёнкой.
— Пойдем, подышим, — сказал я тестю, — а то тут не поговоришь — народу многовато.
Вышли на свежий воздух. Стояла прекрасная погода — ранняя осень, теплая и пышная. На берегу небольшой речушки, протекающей рядом с лагерем, мы присели на сваленное дерево.
— Как Наташа? Счастлива? — не выдержал, наконец, я.
— В школе работает. Нормально, — уклончиво ответил Иваныч.
— Замужем? За этим, за Барановым? — поморщился я словно от зубной боли.
— Нет, Сережа, ты позволишь тебя так называть? — сказал Иваныч. Я кивнул (субординация в армии — дело святое).
— Он приезжал несколько раз, буду честен. Цветами заваливал, подарками. Потом они съездили на море вместе. А когда приехали, Наташа сказала: «Мама, папа, я ошиблась. Этого человека я уже не люблю. Когда-то он предал меня, сейчас предает семью…. Он предаст и меня и семью ещё не раз — я поняла это во время нашего отдыха.… И вообще: когда-то его цветистые речи я принимала за глубокие чувства, сейчас же эти же речи — сплошная фальшь…. Больше на эту тему прошу со мной не разговаривать, но решение я приняла. Буду жить с вами. Не возражаете?» Я её спросил тогда: Наташа, а может, с Сережей сойдетесь? Может, он простит тебя? Она ответила: «Пап, а ты бы простил?» «Я бы — нет!» — ляпнул я сдуру. Она заплакала и ушла в свою комнату. Больше на эту тему мы не разговаривали. Но мать мне сказала, что один раз она всё-таки сказала, что любит тебя. По-настоящему любит! И страдает очень. Так-то…
— Поехать, что ли, на дуэль его вызвать? За нашу сломанную жизнь? — выразил я вслух свою мысль.
— Ещё чего! Не дури, Серега! — возмутился тесть. — Дерьмо это не стоит того, чтобы жизнь себе портить. Потешил эмоции — и в кусты, да разве мужик это? Я так рад, что Натаха моя это, наконец, поняла. Ты, это, Сергей Васильевич, может, приезжай к нам, забери Наташку! Поверь, любит она тебя, и вернее и преданнее её теперь не найдешь!
Я молчал. Внутри меня ворочались жернова боли, обиды и… любви.
— Привет передавай Наташе. — Я встал и пожал Иванычу руку. Ничего в тот момент я сказать ему не мог.
А, может, правда — взять и поехать за ней? За моей Наташей…
—
Автор: Ирина Сычева
Загрузка...
