Чёрное небо глубоко выгнуто, как огромная парящая над землёй лупа. Его каёмка скрыта чернильными силуэтами деревьев. Тысячи звёзд разглядывают меня, точно микроба под микроскопом. Но мне не страшно, я уже взрослая. И я продолжаю идти, ни о чём не думая.
Чтобы не бояться темноты, надо меньше фантазировать — поэтому мы, взрослые, ничего не боимся. Ребёнок идёт по лесу и представляет, как кто-то выскакивает из-за дерева. А взрослый о таких вещах не думает: для него лес — это лес, и ничего больше. Мне восемнадцать лет, я знаю, о чём говорю.
Ночная прохлада диким зверем бегает по высокой траве. Кончики пальцев мёрзнут. Я прячу их в карманы кофты и уверенно двигаюсь дальше, наслаждаясь ночной тишиной. Здесь, под огромным небесным глазом, я ощущаю, как сильно я выросла: ребята ни за что бы не отважились пойти ночью на озеро, а тем более сегодня — что уж и говорить о купании. Вдали, едва различимый в ночи, виднеется вход в лес: тончайшая прорезь в чёрных кронах, углубляющаяся в чернильную даль, почти что раздавленная между двумя стенами деревьев.
И в этом узком проёме неподвижно, как белый столб, стоит бледный силуэт.
Силуэт шелохнулся и двинулся навстречу, а моё сердце неприятно подпрыгнуло. К своей гордости, даже в этот момент я толком не успеваю испугаться: узнаю обвисшую серую толстовку семиклассника Стёпы Майорова. Меня согревает лёгкая волна облегчения, в чём я, конечно же, никому не признаюсь. Стёпа недовольно кряхтит:
— Я тебя тут уже пятнадцать минут жду. Точно решила идти?
— Майор, что ты тут забыл?
Сгорбленная костлявая фигурка идёт бок-о-бок со мной, руки в карманы. Луну закрыло облаком, и я почти не различаю круглые глазки, всегда по-клоунски приподнятые брови и нос картошкой.
— А как ты спор планируешь выиграть? Кто-то же должен будет завтра подтвердить, что ты реально искупалась.
— Да я так поплыву, для себя, — слышу, как Майор сплёвывает на землю. — Ты как из дома ушёл?
— Дед спит, я через окно вылез.
Я даже не стараюсь скрыть усмешку: сейчас выждет удобный момент, начнёт уговаривать ему подыграть. Попросит завтра сказать, что и он купался. Интересно, что пообещает за такую помощь. Захотелось его припугнуть.
— Ты завещание написал? Или думаешь, мелких нечисть не трогает?
Не отвечает. Только слышно шарканье старых кроссовок рядом по тропинке, и бритая голова подпрыгивает на каждом шагу. И тут Майор шепчет так серьёзно, как будто хочет напугать. Меня напугать! Дурачина.
— В озере ровно год назад человек утонул. И два года назад тоже, в этот же день. Бабка говорит, на Ивана Купала к воде даже подходить нельзя.
Какое-то насекомое пролетело прямо перед лицом, заставив меня отпрянуть.
— Ты что, напугать меня хочешь? Сам-то чего идёшь, раз в бабушкины сказки веришь?
По силуэту догадываюсь, что пожимает плечами.
Мне нравится слушать, как Майор мелет всякую чепуху. Но сейчас он какой-то молчаливый — может, потому что боится.
Запах сырой хвои наполняет грудь. Ветви осторожно колышутся в потоках беззвучного ветра. Руки начинают дрожать от холода, и я ускоряю шаг, а Майор идёт всё так же вальяжно, пиная шишки, будто никуда не торопится. И вдруг ни с того ни с сего тихо начинает:
— Бабка раньше жила в деревне на Урале. У них рядом была какая-то гора священная, к ней никто не подходил. Когда-то там даже жертвоприношения делали, чтобы гору задобрить. Верили, что на горе живут какие-то существа из потустороннего мира, и если человек их увидит — умрёт от страха. И по ночам с этой горы в лес спускался туман, — я всматриваюсь в лицо Майора, но с трудом различаю его в темноте. — Однажды вечером бабка смотрит из окна избы, а вдалеке тонкая белая полоска, и она всё ближе и ближе. Хорошо, что было полнолуние, а то её бы не видно было. Видимо, из-за сильного ветра туман пополз не в лес, а на деревню. Ну, бабушка выбежала на улицу и стала в двери колотить, чтобы соседи быстрее загнали в дома детей и животных. Она успела добежать до конца деревни и возвращалась обратно, когда увидела, что туман накрыл её избу — он шёл очень быстро и как будто сразу с разных сторон. Бабка испугалась, стала стучаться в ближайшую избу, но никто уже открывать не хотел. Тогда она побежала в чей-то амбар, закрылась и заткнула все щели в двери соломой. И как только закончила, в дверь постучали. Она спросила, мол, кто там — а ответа нет. Снова стучат. А потом тихонько так скребутся, — Майор сделал паузу, и моё сердце ёкнуло: будто подслушав рассказ Стёпы, что-то заскрипело по коре. Майор не обратил на звук внимания. — Она жутко испугалась, закрыла глаза и стала читать молитвы. А потом сознание потеряла от страха. Наутро, когда туман ветром унесло, она узнала, что их соседа-пьяницу нашли под лавкой с выпученными глазами и разинутым ртом. Той ночью он умер на улице от страха.
Непривычно не слышать смеха после слов Майора. Ночная тишь настолько глубокая, что ритм шагов чересчур громко отзывается в моей голове. Я ёжусь от холода. Кажется, звёзды стали пристальнее наблюдать, как будто что-то вот-вот должно произойти. Мне внезапно захотелось обернуться и… так же внезапно стало страшно это делать. Впервые за эту ночь.
— Что за бредовые истории у тебя!
— Могу и небредовую, — круглые глаза зловеще блестнули в мою сторону, — про церковь.
Меньше всего мне сейчас хочется слушать истории про церковь: до озера ещё десять минут, не растерять бы своё бесстрашие. Но в жуткой тишине леса спорить с ним кажется чем-то неуместным. Как будто тощий Майор со своими страшилками — хозяин ночи. А я так, просто иду рядом.
— Один раз мальчик пошёл со своим дедом к церкви за грибами. Там тогда новый священник появился, совсем молодой парень. Только он уже весь белый был, седой, и у него всегда был приоткрыт рот, как будто пить хочет. Так вот, пошли мальчик и его дед за грибами. Уже поздно было, в овраге темно совсем. Дед сказал мальчику подождать у церковного забора, а сам спустился в овраг к своему грибному месту. Мальчик стоит и слышит: за забором кто-то улюлюкает, как будто играет с собакой — только ему никто не отвечает. И тут открывается калитка и выходит этот священник, весь в чёрном. Пристально посмотрел на мальчика, дико улыбнулся и зашептал: «Мяска с собой нет?» Мальчик сжал в кармане грибной нож и помотал головой. А священник засмеялся тихонько так и говорит: «Жалко, что нет. Угостить-то нас чем-то надо» — и тут что-то огромное с обратной стороны забора всей тушей ломанулось и заорало! Священник безумно засмеялся, а мальчик бросился бежать и слышал, как что-то снова ударилось, проломило забор и понеслось прямо за ним. Мальчик бежал со всех ног и в итоге добежал до своего дома. Дед пришёл домой только утром: сказал, что услышал какой-то нечеловеческий ор и всю ночь просидел на дереве. А когда они с мальчиком пришли в церковь и рассказали про того сумасшедшего священника, им ответили, что никогда не видели этого человека.
Мы снова выходим на поле, и я невольно оглядываюсь вправо: из-за стены деревьев зловеще выглядывает вытянутый купол церкви, белый в слабом свете луны. Предчувствие чего-то страшного усиливается, как будто в голове постепенно нарастает жуткая музыка. Сосны рядом с церковью колышутся от ветра, и я плотнее застёгиваю кофту на шее. Представляю, как что-то голодное бежит к нам оттуда, задевая стволы и сбивая все преграды на своём пути.
Мне хочется посмеяться над Майором, но не получается выдавить ни слова: от дурацких историй в грудь холодной змеёй заполз страх, и любое движение — даже дыхание — даётся с трудом: каждый шаг вызывает в моём возбуждённом воображении злобно смеющееся лицо молодого, но седого священника. Я стараюсь отогнать все мысли и сосредоточиться на шарканье Стёпы. Тем временем он продолжает:
— А про белого коня знаешь?
— Хватит историй, прибавь лучше ходу.
Майор остановился и хитро прищурился на меня:
— Испугалась? Можем повернуть домой.
А ведь наутро всем расскажет… Один час — и весь мой авторитет коту под хвост. Придётся терпеть.
— Не дождёшься. Давай, рассказывай дальше свои бредни.
— Рядом с одной деревней стоял цыганский табор, и у тех цыган был белый конь. Люди говорили, что коня цыганам дал дьявол, и поэтому цыгане кормят его человеческой плотью, — я не слушала Майора. Днём Стёпины выдумки пугали только таких же детей, как он. Но сейчас хотелось ударить его со всей силы, лишь бы он замолчал. — Однажды один деревенский старик увидел белого коня и с тех пор не мог больше ни о чём думать: работал, как сумасшедший, чтобы накопить денег и выкупить его. Скоро все поняли, что этот конь свёл старика с ума: дед начал воровать еду с соседних огородов, чтобы все свои деньги только на коня откладывать. Так старик прожил год, а потом занял недостающие деньги у своего соседа. Он купил коня, а когда сосед пошёл просить у него свои деньги обратно, назад уже не вернулся. На следующий день родственники начали его искать и вспомнили, что он хотел пойти к старику. Пришли в тот дом, но ни старика, ни коня там уже не было. Пол, стены и потолок были покрыты кровавыми следами копыт. А сосед лежал на полу мёртвый, и на плечах у него вместо человеческой головы была белая лошадиная морда.
Меня передёрнуло. Луна снова спряталась, и темнота стала настолько полной, будто идёшь с закрытыми глазами. Мне рисуется светлая голова лошади с безумно выпученными глазами и человеческими зубами в хищно разинутой пасти. Пот на шее остывает, и я чувствую, как спина покрывается гусиной кожей.
Дорога кажется бесконечной, хотя днём мы проходили это расстояние за десять минут. Когда случайный покачивающийся колос касается руки, мурашки добираются по хребту до самого затылка. Майор снова нарушает тишину:
— Все ещё хочешь купаться?
— А то!
Честно? Хочу свернуться с закрытыми глазами прямо на земле, натянуть до отказа все три капюшона и отключиться — только бы не испытывать больше этот необъяснимый детский страх, подкрадывающийся сзади. В ногах такая слабость, что становится тяжело их переставлять. Но дорога уже позади: осталось выдержать самое сложное.
Мы свернули с тропинки. Из-за кустов впереди можно различить неподвижное озеро — чёрное, как огромная бездонная яма. По гладкой поверхности стелется тонкое туманное дыхание. Вдруг Майор хватает меня за рукав:
— Не ходи! — громко шепчет он, и я с удивлением замечаю, как трясутся его костяшки на моём локте. От неожиданности мне становится дико страшно. — Не ходи! — повторяет он тихо, как будто испугавшись своего же голоса.
— Пусти, Майор, — говорю я одними губами, не вдумываясь в слова: холод пробирает до костей, а голову заполняет предчувствие беды. Но я упрямо вырываю свой рукав: не зря же я сюда шла!
— Ты оттуда уже не выйдешь! — Меня затрясло от страха. Кажется, я готова выдержать в эту ночь любые ужасы, кроме этого неожиданно обезумевшего взгляда Стёпы.
— Не неси чушь…
— Даша, я больше не могу, — и тут я смотрю в его лицо и понимаю ужасную вещь: на глаза Майора навернулись слёзы ужаса, и сейчас он просто во всю глотку закричит от страха.
Это была последняя капля. От мысли, что сейчас тихую ночь разрежет громкий вопль, у меня подкосились ноги. Ничего страшнее моё сознание вообразить уже не может. Туман, старик и белая конская морда сменяют один другого в моей голове. Я хватаю Майора за руку и, не понимая, что делаю, бросаюсь бежать назад как раз в тот момент, когда меня оглушает его дикий крик. В глазах темнеет от ужаса, а Майор не перестаёт орать: крик усиливается и сводит меня с ума. Я понимаю, что сейчас упаду в обморок.
Я прихожу в себя. Мы со Стёпой на окраине посёлка. Ноги подкашиваются, а дрожащая рука судорожно сжимает толстовку Майора. Он тяжело дышит, его подбородок подрагивает.
— Я… н-н-никому… н-не р-раскажу… — выдавливает из себя Стёпа и смотрит снизу вверх на меня своими испуганными круглыми глазами. Должно быть, я выгляжу не лучше, потому что даже не могу ответить. Просто поворачиваюсь и, стараясь не перейти на бег, торопливо иду в сторону бабушкиного дома.
***
На следующий день я очень боялась, что Майор расскажет остальным ребятам о моей трусости. Но он не рассказал: оказалось, что его семья улетела в Крым ещё два дня назад.
***
Страх перед потусторонним, если хорошо подумать, не такое уж бесполезное чувство. Возможно, этот ничем не объяснимый суеверный страх защищает нас от действительно существующих сил, которые мы неспособны понять. Возможно, именно благодаря этому страху в тот год на Ивана Купала в озере впервые за семь лет никто не утонул.
Я так и не узнала, кто или что сопровождало меня той ночью и почему оно приняло именно облик Майора. Но три глупые страшилки, заставившие меня в конечном итоге отказаться от купания в озере, запомнила навсегда. Я почему-то уверена, что они спасли мне жизнь.
—
Автор рассказа: Дарья Лысенко
Загрузка...
