Бесстыжие и нахальные девчонки сопровождали меня всю жизнь. Еще в детском саду я воевал с черноглазой и черноволосой бестией по имени Алла из-за ночного горшка — до слез, до драки. Горшок был как горшок, а вот однако же… Нянечки разнимали нас, родители вечером стыдили, поставив лицом к лицу, уговаривали не ссориться — тщетно. Нас заклинило. Горшки, насколько я помню, стояли в отдельном помещении, их было не меньше дюжины, но мы с Аллой умудрялись находить свой единственный и за обладание им бились насмерть. Похоже, это была моя первая любовь. Такая же бестолковая и горячая, как и все остальные. С девчонками у меня всегда было непросто.
Какие-то они были… дуры. Нет, правда. Ты с ними, как с равными, по-хорошему, по-честному, а они возьмут, да наябедничают учительнице или родителям, да еще с удовольствием! Вот это уже совсем не укладывалось в голове. Один раз мы с друзьями Бобриком и Матти даже чуть было не приняли в свой тайный тимуровский отряд двух девчонок из нашего класса. Они умело делали вид, что им нравится романтика подвалов и крыш, что они умеют хранить тайну и мечтают, как и мы, совершить подвиг… И вдруг обнаружилось, что они просто влюблены в Бобрика и ради него терпят всю эту дурацкую повинность! Прокололись предательницы чисто девчачьим образом: оставили в нашем секретном шпионском тайнике записку. А в ней — телячьи нежности про какие-то там необыкновенные глаза и прочая мура, стыдно пересказывать. Представляю, что подумали бы шпионы, которых мы пытались выслеживать, если бы первыми обнаружили эту записку! Что в КГБ решили над ними поиздеваться?! Вообще-то, тайник обычно проверял Бобрик, но в тот раз Матти случайно первый засунул руку в норку, прокопанную в песке — тут-то все и вылезло…
Бобрика я отчитал перед всем отрядом за моральную распущенность и за потерю бдительности, а девчонок мы с позором выгнали. Только они тут же наплели взрослым, что мы бандиты и дураки, и бегаем по подвалам с ножами и бомбами, и хотим взорвать дом. После этого, на собрании нашего отряда, мы приняли постановление, что девочки являются низшей расой и не подлежат мобилизации в наши ряды.
Девчонки, правда, не особо и жаждали быть мобилизованными. Они жили в своем мире, и нам туда вход был запрещен.
Как-то раз я обнаружил дневник старшей сестры, которая училась в пятом классе.
…Толстая клеенчатая тетрадь с наклеенной переводной картинкой — какой-то птицей — была неумело и наспех запрятана между учебниками. Переводные картинки (кажется, в основном из ГДР) тогда были в моде; ими украшен был каждый второй портфель в школе. Больше всего было Гойко Митичей, но это у пацанов, а у девчонок — смешные мультяшные рожицы, красавицы, цветочки…
Сразу было видно, что дневник выполнен в некоем каноне. Засохшие цветы между страницами, рисунки прекрасных женских профилей под копирку, простодушно-сентиментальные стихи неизвестных авторов про несчастную любовь, которые кочевали из одной тетрадки в другую; мудрые изречения, вроде: «Мы в ответе за тех, кого приучили»; выспренные исповеди безымянного сердца; тексты популярных дворовых песен — это был целый девчачий мир той поры, скрытый от школы и родителей, своеобразный прообраз интернета, «публикации» которого передавались из рук в руки. Там устанавливались некие эстетические и моральные нормы девчачьего мировоззрения, там хранились тайны, которые открывались по первому зову, там девичье сердце могло найти долгожданное понимание и отраду. Ничего подобного у пацанов не было. И слава Богу!
Я полистал тетрадь без всяких угрызений совести и отбросил ее с отвращением. Чуждый мир!
Тут надо оговориться, что сексуальное воспитание на моей родной Народной улице в те времена могло покалечить даже самую здоровую нравственно и психически натуру! Начнем с того, что в моей семье тема была под полным запретом. Как-то я спросил отца, который спокойно лежал на диване с газетой, что такое любовь. Надо было его видеть.
— Зачем тебе? — спросил он испуганно.
— Так… все говорят.
Отец сел, беспомощно огляделся, отыскивая ногами тапочки на полу, сложил газету. Он был в полном смятении. Интересно, что я предвидел нечто подобное, и поэтому догадался не спрашивать его про то, откуда берутся дети. Слово «любовь» мы все слышали по сто раз на дню.
— Ну вот, предположим, есть у вас в классе девочка…
— Ну, есть…
— Ну, не знаю, как объяснить! — отец откинул газету и вскочил. — Когда вырастишь — сам поймешь!
— Пап, я хотел только…
— Нельзя. Потом, потом! Ты уроки уже выучил? Да? Что-то я не видел.
В школе господствовала официальная концепция, что дети появляются ниоткуда и непонятно как. Вообще, сам интерес к этой теме считался признаком опасной психической болезни. Особо любопытные могли получить клеймо неполноценных. И доказывай потом, что ты мечтаешь стать космонавтом!
Другое дело во дворе, среди пацанов. Благодаря нашему незаменимому просветителю темных сторон бытия — Пончику, мы уже в первом классе рассматривали на скамейке цветные шведские журналы с откровенными фотографиями. Откуда их брал Пончик, до сих пор не могу понять, но после знакомства с ними наш дивный детский мир стремительно отмирал и разрушался. После этих просмотров мы уже не верили в Деда Мороза и Снегурочку — и вообще меньше стали верить миру взрослых.
Пацаны постарше как-то придумали забаву. Фото голой блондинки во весь лист на шикарной мелованной шведской бумаге они приклеили к фонарному столбу и, спрятавшись в кустах, наблюдали, как будут реагировать прохожие. Усталые после работы мужики, как правило, смотрели себе под ноги. Женщины останавливались, вздрагивали и торопливо удалялись, бормоча что-то под нос. Одна старуха содрала плакат и разразилась бранью:
— Охальники проклятые! Чтоб вы сдохли!!!
Мы угорали.
Пончик на бис рассказывал нам, как происходит процесс рождения. Это было что-то совсем невероятное. Я не верил. Никто не верил — привыкли, что Пончик врет по всякому поводу. Это выводило его из себя.
— Да я правду говорю!
— А как же он выходит наружу?
— Живот разрезают. Специальные доктора.
— Живот? Ножом?! Они же умрут!
— Их усыпляют сначала! Понял? Дают снотворное, а потом — чик ножом, и ребенок вываливается.
— Да ну тебя!
Но совсем уже невероятно выглядела история, как сделать так, чтоб ребенок в животе появился. Девчонки затыкали уши. Мальчишки сидели красные, как раки, и боялись смотреть друг другу в глаза.
Но и детской наивности в нас тоже было предостаточно. Однажды, кажется, перед тем, как я пошел в первый класс, Пончик пригласил меня к себе домой. На кровати в его комнате сидела насупленная Любка.
— Сейчас я вас научу быть взрослыми! — сказал Пончик строго. — Артур, садись сюда, — указал он на кровать рядом с девочкой. — Любка, подвинься и обними его. Да не бойся, дура!
— Да?! А если у меня ребенок заведется?! — запротестовала наша подружка.
— Не заведется! Мы же понарошку! Как в кино, — стал уговаривать ее Пончик. — А ты, Артур, — он, как заправский режиссер, готовил сцену, — тоже обними ее и прижми к себе. Вот так. А теперь повернитесь друг к другу ликом и прижмитесь губами!
Обниматься с Любкой было как-то странно. У нее были костлявые плечи, и она дышала мне в лицо смесью лука и жареных котлет.
— Ну чего застыли? — командовал наш приятель. — Арт, прижми свои губы к ее рту! Любка, не отодвигайся!
Таким был первый поцелуй будущего командира тимуровского отряда и октябренка Артура.
Любка вдруг заревела, застучала кулачками мне по спине и отпихнула меня. Мы вскочили, не смея взглянуть друг на друга.
— Чего ревешь, дура? — Пончик был недоволен.
— А чего он… слюнями… противный! Я маме пожалуюсь!
— Маме пожалуюсь! — передразнил Пончик. — Да она тебя в унитазе утопит! Дура.
— А что я скажу, если ребенок появиться?! — взвизгнула Любка.
— Утопим его в пруду, как котенка, — равнодушно буркнул Пончик.
— Как… котенка? — в Любке заговорили материнские чувства. — Ты что?! Он же маленький!
Пончик страдальчески возвел очи к небу
— С тобой говорить… бесполезно. Баба она и есть баба. Ну, а ты как, Арт? Понравилось целоваться?
— Ничего, — соврал я.
— Поначалу всем страшно. А потом привыкните.
«Ну, уж нет! Сам привыкай! — думал я, завязывая в коридоре шнурки. — Дуракам закон не писан».
Мы с Любкой выскочили во двор и разбежались в разные стороны. Минут через тридцать я обнаружил ее на скамейке. Она грызла семечки и болтала ногами. Я присел рядом.
— Слышь, Любка, ты это…
— Чего тебе?
— Не вздумай болтать.
— Вот нарочно расскажу!
— Ты что?! Нельзя! Это же… преступление!
— Раньше надо было думать! Если будет ребенок — я молчать не стану, понятно?
И, вздохнув, добавила мрачно, перестав болтать ногами:
— Мама правильно говорит, все мужики кобели проклятые…
Любка, Любка… Она переехала со двора в третьем классе, кажется… Что с ней стало? Можно только гадать…
—
Автор: Артур Болен
Загрузка...
