Любочка

Любочка, полная красивая молодая женщина лет 30, сидела за столом и заботливо намазывала сливочное масло на свежевыпеченную булочку. Перед ней стоял до блеска начищенный заварочный чайник, маленькая чашечка с миниатюрной ложечкой поблёскивала на цветочном блюдечке. Ласковый солнечный лучик золотил белоснежную скатерть, на которой покоилась ее молочная рука с нежной розоватой кожей и лёгким пушком.

Рядом сидел её супруг, Олег Борисович Курочкин – худосочный сорокалетний мужчина с жидкими волосиками, тощей шеей и длинными конечностями. У него было вытянутое лицо с мелкими чертами – настолько мелкими, что порой казалось, будто его нос тонет в мятых усиках, а рот теряется где-то между ними и шершавым подбородком. Он был постоянно чем-то встревожен и обеспокоен, что портило его и без того жалкую внешность. Курочкин держал на железнодорожном вокзале киоск «Сладкая булочка», где сам торговал пирожками, тортиками, крендельками, блинчиками, ватрушками, сахарными язычками, пончиками, которые каждый день пекла Любочка. И хотя Курочкин не знал недостатка в покупателях и торговля шла бойко, он всё равно был недоволен и каждый вечер и утро жаловался жене то на народ, то на цены на продукты, то на налоги, то на шум поездов, то на усталость…

– Опять вчера дети галдели, – ворчал он, – а тётки прямо достали: подавай им кофе с ванилью! Но если она у меня закончилась, и осталось только капучино? Где я им достану ваниль, скажи, пожалуйста? Я и так один еле управляюсь, выбиваюсь из сил, стараюсь всем угодить – и что же? Люди всё равно критикуют, ругают, обижаются! Никто не ценит моих стараний, я ни разу не слышал ни одного доброго слова! Публика необразованная, грубая, всеядная… Я продаю восхитительные булочки, может, – самые лучшие в городе, но разве кто-нибудь в этом разбирается? Нет, им подавай эксклюзивные десерты и заграничные сладости! А ещё – первоклассный сервис! Как будто я не человек и не умею обслужить покупателя по всем правилам хорошего тона!

Любочка сокрушённо качала головой и сочувственно улыбалась; потом подавала Курочкину булочку со сливочным маслом. А когда Олег Борисович с жадностью её проглатывал, протягивала чашечку чая и чистую мягкую салфетку. Курочкин вытирал впалый рот и уходил в свой киоск, а Любочка ставила свежее тесто, и пекла, жарила, лепила, взбивала, замешивала… Вечером точь-в-точь повторялась утренняя сцена – с той лишь разницей, что вместо заварочного чайника на столе красовалась бутылка превосходного каберне, а сладкую булочку со сливочным маслом заменяло необыкновенно вкусное жаркое – фирменное блюдо Любочки, которое она готовила только для мужа.

Вопреки бесконечным жалобам Курочкина, его дело процветало. Выпечка Любочки шла нарасхват, многие жители городка специально приходили на вокзал только для того, чтобы купить её пончик, булочку, рулетик, блинчик, тортик… У Курочкина завелись лишние денежки, и он нанял бойкую торговку, тётю Дуню, которую ему нашла Любочка.

– Я же говорил, что терпение и труд всё перетрут, – самодовольно повторял он каждое утро, сидя перед заварным чайником и вытянув перед собой ноги (теперь он приходил в свой киоск только по вечерам: забирал дневную выручку, бранил тётю Дуню и разгонял последних покупателей). – Дисциплина, порядок и хладнокровный расчёт – вот три кита в моём деле. Я в совершенстве владею этими навыками работы, которые обеспечивают мне стабильный доход.

В ответ Любочка ласково ему улыбалась. Она розовела от счастья и расцветала не по дням, а по часам. Её булочки стали нежнее, тортики – слаще, блинчики – вкуснее, пончики – пышнее, рулетики – ароматнее… Через год Курочкин скопил маленький капитал и открыл в центре города кафе «Курочка». Бойкая тётя Дуня переквалифицировалась в официантку; Любочка теперь готовила сдобу не в тесной домашней кухоньке, а в просторной пекарной комнате, ей помогала Райка – расторопная студентка местного кулинарного колледжа, которую она сама отобрала из десятка претенденток; кроме того, Курочкин нанял уборщицу, бабу Нину, – хорошую любочкину приятельницу, согласившуюся по дружбе работать всего за 12 тысяч в месяц.

***

И кафе процветало. В нём всегда было полно народа – даже в будние дни. В обед местная столовая пустовала: строители, ремонтировавшие старую мостовую, дворники из двух соседних кварталов, школьники и учителя, продавщица газет и водители пазиков сбегались в «Курочку», как пчёлы на мёд. Любочка с Райкой пекла без перерывов и выходных, тётя Дуня сбивалась с ног, бегая с подносами между столиками, а баба Нина не успевала подбирать пластиковые стаканчики из-под ванильного кофе. Курочкин не участвовал в этой рабочей кутерьме. Теперь он стал совершенно хладнокровен. Правда, он бранил тётю Дуню, выговаривал бабе Нине и задерживал плату Райке. Но теперь он читал нотации снисходительно, вальяжно, даже проникновенно. Впрочем, и у бабы Нины, и у тёти Дуни всё равно вяли уши. Что касается Райки, то она сбегала с импровизированных лекций шефа и оставалась на работе только потому, что Любочка потихоньку, за спиной мужа, отдавала ей все излишки продуктов в качестве компенсации за задержку кровно заработанных денежек.

В конце каждой недели Курочкин садился за рабочий стол и аккуратно, любовно раскладывал разноцветные банкноты. Оранжевые 5-тысячные прятал в шкатулку из красного дерева, голубенькие 2-тысячные укладывал в большой толстый кошелёк, серенькие тысячи и фиолетовые пятисотки опускал в карман пиджака, а сотки, пятидесятки и десятки держал в ящике под рукой. В свои 40 лет Курочкин был консерватором и не держал электронных денег. Жену от своей бухгалтерии он держал на пушечный выстрел.

– Милочка, ну зачем тебе деньги? У тебя же всё есть!

И правда, у Любочки всё было. Продукты для выпечки Курочкин сам заказывал в ближайшем магазине (это был единственный случай, когда он пользовался банковским счётом и электронным кошельком). Домашнюю одежду она себе шила сама. Раз в полгода Курочкин обновлял её гардероб. Оба ходили в местный сэконд-хэнд, где он покупал ей недорогую обувь, простенькую осеннюю куртку или неброское зимнее пальто. Если он бывал в хорошем настроении, то добавлял какой-нибудь незамысловатый аксессуар или нехитрое украшение.

Вообще, Курочкин считал себя хорошим мужем, и Любочка ему не перечила. В самом деле, он был такой расчётливый, такой хозяйственный, такой деловой – прямо как… как бухгалтер Фигушкин! Сейчас Фигушкин крупная шишка в городе, а лет 10 назад он был на побегушках у банка по служебной надобности и у неё – «по сердечному расположению», как он выражался. И как хорошо, как здорово, что она тогда не вышла за него замуж! Конечно, Олег Борисович не зашибает таких денег, зато не мотается по командировкам, а спокойно сидит дома. Спокойствие прежде всего; да-да, покой дорогого сто́ит.

***

Но однажды Курочкин серьёзно заболел. Любочка не успела и глазом моргнуть, как вечером первого же дня лёгкой простуды у него резко подскочила температура. Любочка признавала только народную медицину и отпаивала его липовым и малиновым чаем, ставила горчичники, парила ноги… никакого толку! В критическую минуту Курочкин из консерватора сделался либералом и со страху наглотался таблеток – всё напрасно! Ртутный столбик неумолимо полз вверх, жар то усиливался, то сменялся ознобом, кашель душил больного, голова пылала, как в огне.

И тут Курочкин не на шутку испугался. Несмотря на субтильное телосложение, он отличался отменным здоровьем. Никогда он не болел так тяжело и страшно. В эту ночь Любочка не сомкнула глаз. Она сидела у изголовья мужа, каждые четверть часа обтирала его чистым полотенцем, поправляла подушки, меняла бельё.

– Миленький, родненький, не умирай, не оставляй меня горемычную, – шептала она сквозь слёзы. – Куда ж я без тебя? Ты мне одна радость в жизни, счастье моё, ненаглядный…

Курочкин приподнял раскрасневшееся лицо и посмотрел на плачущую жену с некоторым удивлением. Он плохо соображал, но эти простые, слёзные слова дошли до его сознания и совершенно неожиданно произвели в нём переворот. Он вдруг ясно увидел, во-первых, что Любочка – красавица, каких ещё поискать надо, а во-вторых, что она, кажется, искренно, по-настоящему его любит… Эта догадка поразила разгорячённое воображение больного. 5 лет брака пронеслись перед его мысленным взором… Он вдруг понял, как жалок, беспомощен и ничтожен рядом с этой роскошной женщиной, которая жила для него одного. И скупая мужская слезинка скатилась по его сухой щеке. Любочка приняла её за капельку пота и поспешно, заботливо оттёрла её своим носовым платочком.

Утром Курочкину немного полегчало: сказались выпитые накануне антибиотики и жаропонижающие. Любочка ожила; её усталость и печаль как рукой сняло. Она нежно ворковала над больным, предупреждала его желания; в какой-то момент даже угадала 2 его мысли. Но вечером температура снова поднялась, и Курочкин решил, что теперь-то уж точно умрёт. Он собрал последние – как ему казалось – силы, приподнялся с подушек, взял руку жены и торжественно заявил:

– Люба, я негодяй!

Он произнёс эти слова таким тоном, каким Пьер из «Гусарской баллады» изрёк своё знаменитое: «Луиза, я осёл!».

– Если я выживу, даю слово, что стану другим человеком… ради тебя, моя дорогая!

Любочка даже шарахнулась от страха и, недолго думая, вызвала «скорую». Через полчаса приехал усталый врач, сделал больному укол, выписал рецепт и молча ушёл, унося с собой корзиночку с маковыми булочками. На следующий день Курочкин пошёл на поправку и к концу недели совсем выздоровел.

Встав с кровати, он тотчас отдал жене шкатулку из красного дерева. Затем выплатил все долги Райке и пожаловал тёте Дуне и бабе Нине премии в 5 тысяч рублей. Он стал молчалив и задумчив.

Соседи в один голос твердят, что болезнь пошла ему на пользу.

—

Автор: Людмила П.